Море света - Шей Шталь
Мгновение рассматриваю фотографию, вспоминая человека, который больше, чем наш папа, учил нас с Бэаром быть мужчинами. Ужасно, что Атлас так и не встретился с ним. В одну минуту брат был здесь, а в следующую, как будто его не было так долго, что я и не мог вспомнить, как он выглядел до этого момента. Атлас во многом похож на него. Его сила духа, смех.
Пока я отвлечен, Атлас выстреливает мне в голову поролоновой пулей.
— Папочка, ты попался! — кричит он, ствол падает на кровать и с глухим стуком слетает с нее. Простодушный смех сына разносится по комнате и невольно вызывает мой собственный.
Я ложусь, выглядывая из-за спинки кровати.
— Ты в порядке?
В меня попала еще одна пуля. На этот раз не в голову.
— Замри, — говорит он мне, пытаясь подавить смех, и смотрит на меня, сузив глаза, — и я пощажу тебя.
Изображаю подобие улыбки и хватаю Атласа. Перетащив его через изголовье кровати, прижимаю к своей груди и щекочу по ребрам. Он ерзает, крича:
— Я сдаюсь! Прекрати! Прекрати… — Сын смеется сильнее. — Папочка, пожалуйста!
Крепко держу его, чтобы он не мог вырваться.
— Никогда не признавай поражения.
Атлас вырывается из моих объятий и садится рядом, скрестив ноги перед собой.
— Мне приходится, когда ты меня щекочешь.
Убрав волосы с его лба, касаюсь ладонью его щеки.
— Ты же знаешь, что я делаю все это для тебя, верно?
Он кивает:
— Я знаю. Ради меня и мамочки.
— Ради тебя и мамочки, — повторяю я. Но правда ли это? Было ли это так когда-нибудь?
Атлас ложится рядом, свернувшись калачиком у моей груди.
— Почему я должен идти в школу? Это скучно.
Я тихо смеюсь, его тело сотрясается от этого движения. Он смотрит на меня снизу вверх, подперев рукой подбородок, его щеки порозовели от активной игры.
— Ты должен учиться.
— Меня учишь ты и дядя Би.
Вздыхаю, закатив глаза. Мы обсуждали это последние несколько месяцев с тех пор, как Атлас узнал, что ему нужно идти в подготовительный класс начальной школы и что он не может стать рыбаком в пять лет. Сын провел много времени в море и, видимо, из-за этого думал, что жизнь — это только я с его дядей на лодке, и так будет всегда.
— Тебе нужно научиться тому, чему мы не можем тебя научить. Например, математике.
— Я уже умею считать.
Сев, тянусь к чемодану рядом с кроватью за его пижамой.
— Математика — это намного больше, чем считать до десяти, дружище.
Он берет пижаму с моих рук, смотрит на нее, а затем хмурит брови.
— Есть числа больше десяти?
Я снова смеюсь.
— Существует бесконечное множество чисел. Им нет предела.
Его глаза округляются.
— Как море?
— Как море. Они бесконечны.
Атлас все еще верит, что, когда вы находитесь в воде, оно будет продолжаться, до тех пор, пока вы не вернетесь в порт. Я говорил ему, что это не так, но мне также нравится, что он верит, что море бесконечно.
В конце концов, я укладываю его спать, читая «Старик и море». Я читал ему эту книгу так много раз, что страницы порваны, смяты и запачканы. Он всегда носит ее с собой. Не одеяло или плюшевого медвежонка, а книгу. Это единственное, что Афина смогла ему оставить.
Я думаю о книге и ее значении. Хотя это простая история, она имеет глубокий смысл. Глубже, чем в состоянии осмыслить пятилетний ребенок, но он это делает. Он понимает гордость, упорство и мечту этого человека, движущей силой которого выступает борьба.
Я на самом деле не хочу снова покидать Атласа, но я знаю, что быть на воде, вдали от реальности, — это именно то, что мне нужно. Я не могу объяснить, виной всему привязанность или связь — хотя с этим можно поспорить, — потому что причина есть. Я просто не хочу, чтобы так было. Хотел бы я сказать, что ухожу, но я никогда не умел сопротивляться. Я импульсивен по натуре, и сдержанность не является моей сильной стороной.
В результате я потерял больше, нежели получил.
ГЛАВА 11
Дрейф судна — смещение судна с линии курса под влиянием ветра.
Я просыпаюсь, потому что меня знобит. И, к сожалению, душит кашель. Медленно открываю глаза, подушечками пальцев скользя по опухшей коже. Прижимаю руку к груди и чувствую биение сердца. Хотя оно не мое, полагаю, хорошо, что оно все еще бьется.
Как и большинство людей, получивших донорские органы, я часто думаю о человеке, который умер, чтобы я могла жить. Была ли у него семья, дети… Не знаю. Я никогда не интересовалась. Нужно было ждать год, чтобы узнать какие-либо сведения о доноре, общую информацию, такую, как его возраст, пол и страна проживания. На этом все. Обе стороны должны иметь желание общаться, и процедура начинается с письма семье донора. До сих пор я не отправила ни одного письма и ни одного не получила, в ноябре будет шесть лет с момента операции. Думаю, я этого боюсь. Я не хочу знать, как страдает семья из-за того, что я живу, а их любимого человека больше нет.
И, возможно, они чувствуют то же самое. Может быть, они не хотят со мной знакомиться. Возможно, для них это будет слишком больно.
Тем не менее, я прекрасно помню тот день, когда позвонили и сказали, что у меня будет сердце, и то невыносимое чувство, которое последовало за мыслью, что чья-то жизнь заканчивается.
Помню, как лежала в больнице на кровати между Эйвом и Пресли. Я думала о том человеке, который скоро умрет, а может быть, уже умер. Представляла, как возле него сидит его семья, как сейчас моя. В тот же день, когда я праздновала, они слушали затихающее биение сердца и ждали смерть, которую боялись.
Мы так похожи, но в то же время совершенно разные. Я должна была радоваться, но вместо этого меня поразило чувство вины. Я здесь, а того человека нет. Это все, о чем я могла думать.
Помню, как в ночь перед трансплантацией сказала Эйву:
— Я могу умереть на операционном столе.
Он поцеловал меня в лоб.
— Нет, ты не умрешь.
— Это операция на открытом сердце,
