Небом дан - Юлия Резник
– А-ах.
– Хорошая девочка, красивая… – отрывается. – Только посмотри, какая красивая. – Обводит контур груди, сжимает вершинку пальцами, осторожно щиплет, выкручивает.
Я в панике. Я смущена. Анатолий никогда мне такого не говорил. В постели мы по большей части молчали. Он изредка приходил, делал свое дело и откатывался в сторону. Жизнь не готовила меня к тому, что мужчина в процессе может быть настолько болтлив, откровенен и… В общем, жизнь не готовила меня ни к чему из того, что со мной вытворял Савва.
– Я знал, что они будут розовые. Теперь проверим, такие ли они вкусные, как я думал…
– Савва! – я бьюсь, отталкиваю его, но…
– Я же должен знать, чем будет питаться мой ребенок. Ты же будешь кормить его грудью?
Что тут скажешь? Я лишь киваю. И как под гипнозом наблюдаю за его приближением. Жадные губы обхватывают мой сосок и с силой его вбирают. Он сосет меня, лижет, кусает… Я не знаю, я не понимаю, это норма, или это за гранью? Я сама не своя. Меня гнет, как тетиву лука. Скручивает. Я касаюсь постели лишь пальцами ног и затылком. Каким-то чудом удерживая нас обоих вот так. Внизу живота сводит мышцы, от напряжения они яростно пульсируют, разгоняя горячую кровь. Я переполнена всем этим, я перенасыщена. И в то же время… я как будто пуста.
Савва рычит. С ужасно пошлым влажным звуком выпускает один мой сосок и тут же принимается за другой. Так и не снятый до конца халат сбился на талии, поясок развязался. Савва обхватывает длинный конец, опускает его между бедер и с силой дергает, высекая из меня искры невыносимого болезненного удовольствия. Я вскрикиваю. Он отпускает пояс, кусает мою губу и снова касается пальцами там, где теперь все незнакомо воспалено и сыро…
– Вот теперь ты потекла.
Что на это сказать? Мне стыдно. Разве это… нормально, что он знает настолько интимные подробности обо мне? И что он о них вот так говорит? Описывает такими… словами.
– Пож-жалуйста. Пр-росто сделай это.
– Еще рано. Я должен быть точно уверен, что почва для моего семени… - криво улыбается, - как следует подготовлена. Ты знаешь, что у возбужденной женщины гораздо больше шансов зачать?
Я потрясенно моргаю. Мне не дано понять, о чем он говорит. Что значит – подготовлена? Не отрывая глаз, наблюдаю за тем, как Савва медленно опускается вниз.
– Ч-что ты делаешь?
– Беру пробы, – усмехается. Усмехается и… касается меня там языком. Нет, я слышала, что такое бывает. Не настолько я недотрога, но откуда мне было знать, что это настолько приятно? Я хватаю толстый край одеяла и вцепляюсь в него зубами, чтобы не завыть в голос. А Савва лижет меня и лижет, урчит, рычит, как большой кот… В какой-то момент это все заходит так далеко, что мне кажется, все… Я умираю. И тут Савва отстраняется. Взмывает вверх и, заткнув мои возмущения своим ртом, входит меня как нож в масло.
Нож в моей руке соскальзывает и чиркает по пальцу. Я вскрикиваю, возвращаюсь в действительность. Дыхание сбилось, между ног – влага. Свекор бы сказал, что я распутница. Но дело в том, что я не нашла в себе сил покаяться в своем самом большом грехе. Может, это за него меня сейчас жизнь наказывает?
Глава 13
Савва
Наверное, в каждой семье есть свои тайны. То, о чем никто не говорит вслух, то, что никогда не обсуждается на шумных застольях с родней. То, о чем все молчат, отводя глаза, сделав вид, будто ничего не случилось. Играя свои роли получше всяких там профессиональных актеров.
Так дети, всю ночь слушающие ругань за стенкой, притворяются, будто верят, что синяк у матери – результат неосторожного обращения с дверью. Так жена изменника делает вид, что верит в его регулярные задержки на работе… Так мои родители наутро прикинулись, будто не знают, чем мы занимались с Никой в ту ночь. И потом… потом они ведь тоже постоянно прикидывались. С энтузиазмом той еще лицедейки, в наших редких разговорах по телефону, мать рассказывала мне, что:
– Вот от тебя ни слуху ни духу, а у нас в семье, между прочим, счастье! Дядькой ты скоро станешь, Савва. Никуша-то, наконец, беременна. Хоть Анатолий нас внуками побалует. На тебя-то никакой надежды нет…
– Вот как? Ну, круто. Поздравляю.
Или…
– У Анатолия сын родился. Не забудь поздравить брата!
Моя рука дергается, только что заваренный чай обжигает ладонь. Я чертыхаюсь, отставляю посудину.
– Как все прошло? – замечаю хрипло.
– С божьей помощью. Самым естественным образом. Никуша хотела поставить какую-то модную анестезию, но у той столько побочных эффектов, что мы ее отговорили. Орала она, конечно, как резаная. Стыдно перед людьми. Рожала-то она у папиной прихожанки. Веры Никитичны…
Горло спазмируется. Кто-то из работяг стучит в закопчённое окно вагончика, заглушая капели звон. Весна, наконец, добралась и до полярного круга. А в столице-то, за тысячи километров южнее, наверное, уже отцвели сады…
– А почему орала-то? Может, что-то не так? – встаю, открываю дверь. Тычу пальцем в телефон, давая понять, что у меня тут важное…
– Да глупая она! Ну и малыш-то, а ну, какой крупный. Пять двести. Весь в Анатолия.
В том самом закопчённом окне отражается моя хмурая морда. Во мне под два метра роста. У меня широченные плечи. Ну, да… В Анатолия, как же…
Господи, пять двести! Как она вообще родила?!
– Так с ребенком все в порядке?
– Ну, конечно. Что ему будет? Вот только не знаю, сможет ли Ника малыша выкормить, или смесь купить. Аппетит у Романа – будь здоров, а Ника все такая же – кожа да кости. Ни грамма жирка в молоке.
Черте какая связь обрывается, прежде чем я соображаю, что на это ответить. Сеть пропадает. Оно и понятно. Здесь вообще телефон работает через раз. Зажмуриваюсь. Опускаюсь на стул. Дверь снова открывается. На пороге появляется Сэм.
– Ну, что наш тендер?
– Э-э-э… – туплю.
– Что-то случилось?
– Из дома звонили. У меня… племянник родился. – Сэм, который на тот момент не очень-то хорошо знал язык, хмурится, и я, сам не понимая, как у меня язык-то от этого не отсох, поясняю:
