Только (не) трогать - Лана Вейден
Справившись с творожками, я понимаю, что безумно устала. Еще бы — все силы потратила на борьбу вместо того, чтоб направить их на выздоровление. Я ставлю поднос на столик, закрываю глаза и проваливаюсь в сон.
…Просыпаюсь лишь вечером, но чувствую себя гораздо лучше.
Открываю глаза и вижу, что комната заполнена теплым светом закатного солнца. От этого всё вокруг кажется каким-то таинственным. Не совсем реальным.
Из зала доносится шелест. Штора в моей «спальне» приоткрыта: подавшись вперед, замечаю, что Майер стоит около стеллажа и рассматривает книги: достаёт одну, листает, ставит на место, берёт другую… Движения плавные, неторопливые. Он тоже выглядит не совсем реальным.
— Интересная библиотека! Вальзер, Гейм… Чем обусловлен такой выбор? — словно почувствовав, что я за ним наблюдаю, Марк поворачивается ко мне.
— Тем, что я — не только писатель, но и художник. И заметила, что между писательством и художественным творчеством много общего. Взять того же Роберта Вальзера — мне кажется, у него акварельная манера письма. А Георг Гейм — настоящий экспрессионистский морок.
Говорю и самой от себя противно. Несмотря на то, сколько зла причинил мне этот человек, я всё равно стараюсь произвести на него впечатление. Доказать, что я — не «полная дура».
Это очень глупо с моей стороны, и расплата за глупость приходит мгновенно.
— А почему здесь нет ни одной картины, художник?
— Есть. Просто они в кладовке.
— Прячешь сокровища от чужих глаз? Я бы взглянул. Хотя… — Марк возвращает книгу на место, подходит ко мне, и я замечаю в его взгляде усмешку, — если ты рисуешь так же, как пишешь, лучше не надо.
Становится очень обидно. В художественной школе меня хвалили. Мои работы часто побеждали в конкурсах, однажды я даже выиграла путевку в Чехию. Правда, до поездки дело так и не дошло: я тогда училась в школе, и бабушка сначала согласилась меня отпустить (даже позволила сделать загранпаспорт и купила рюкзак-трансформер), но потом передумала, и я так никуда и не поехала.
— Ладно, София, — как ни в чём не бывало продолжает Майер. — Суп давным-давно готов, сейчас принесу.
— Мне уже гораздо лучше. Могу встать и поесть на кухне. А вы можете ехать.
— Хорошо. Ты можешь встать и поесть на кухне. Но я останусь до завтра.
Вот это заявление!
— Мне и правда лучше! Я почти поправилась.
— Не спорь, пожалуйста, — Марк подаёт мне руку, и, несмотря на сопротивление, всё-таки помогает подняться с кровати.
Я выхожу в зал (Марк идет следом) и снова обращаю внимание на дорожную сумку. Останавливаюсь.
— Кстати, откуда эта сумка? И одеты вы не так, словно заехали ко мне с работы. На работе такое не носите. Вы что, собирались куда-то уезжать?
— Слишком много вопросов, ответы на которые тебя не касаются.
Я недовольно сжимаю губы. А что ещё можно было от него ожидать?
Подхожу к шкафу, достаю майку и домашние штаны. Затем иду в ванную и привожу себя в порядок: умываюсь, переодеваюсь, собираю волосы в хвост. И лишь потом появляюсь на кухне.
На столе уже стоит тарелка супа. Я присаживаюсь на стул и беру ложку. Собиралась сказать про суп какую-нибудь гадость, но он выглядит слишком аппетитно — такой густой, ароматный! Овощи порезаны мелко — как я люблю. Сама не замечаю, как съедаю всё.
Майер тем временем достаёт из холодильника сырное ассорти с орехами и сухофруктами. Ассорти запечатано: Марк открывает упаковку, раскладывает всё на деревянную разделочную доску и ставит на стол.
Лучи закатного солнца падают на сырные кубики и кажется, что они светятся. Изюм напоминает необработанный янтарь. Не удержавшись, я набрасываюсь на сыр, а потом — на мясистый кисло-сладкий чернослив. Ммм, гастрономическое наслаждение.
Правда, вскоре мне становится стыдно. И внезапно я решаюсь на серьезный разговор.
— Знаете, мне очень неудобно. Думаю, вам тоже. Кажется, это всё зашло слишком далеко, и теперь непонятно, что делать дальше. Я совсем запуталась. Не знаю, как себя вести и вообще…. Наверное, я должна уволиться. Или вы меня должны уволить, но…
— София, скажи честно, ты — вегетарианка? — Марк неожиданно меня перебивает, и от этого вопроса я впадаю в ступор.
— Э-э… что, простите?
— В холодильнике нет мяса. От бульона с котлетами ты отказалась, устроив спектакль, поэтому я и спрашиваю — ты вегетарианка?
— Э-э… нет. Иногда я ем мясо. То есть пока я не вегетарианка, хотя часто об этом задумываюсь.
— Можно узнать, почему задумываешься? — Марк подозрительно прищуривается.
— Ну, это… Я думаю, что есть животных не очень гуманно.
— Я тебе скажу, София, что в действительности не очень гуманно: жрать мой мозг.
— Ч-что?
— Ничего, проехали. Лучше покажи свои картины. Мне всё-таки любопытно.
Хорошо бы послать его подальше, но тщеславие в очередной раз берет верх. Я иду в кладовку и приношу несколько картин.
— Так, всё понятно, — бросив взгляд на первую, пренебрежительно сообщает он. — Пуантилизим, подражание Полю Синьяку, ничего интересного. А тут у нас что? — рассматривает другую. — Черная акварель. Ясно. Влияние Наоми Тидеман.
Разбив в пух и прах все мои работы, он тяжело вздыхает:
— И это всё? Если честно, я разочарован. Ничего впечатляющего, одни копирки. Что-нибудь своё есть?
Голова становится тяжелой, щеки пылают. Я злюсь на него, злюсь на себя. Что и кому я хотела доказать? Зачем ввязалась в эту историю? Чувствую, что нужно быстрее поставить точку, но не могу.
— А если и есть, то что?
— Показывай.
— Не хочу.
— София, ну не ломайся, — голос Майера становится вкрадчивым, а глаза начинают подозрительно блестеть.
Я опускаю голову и рассматриваю тапочки.
— Со-фи-я. Я жду, — по слогам произносит он.
— Я… вы… дело в том, что я… В общем, могу показать только при одном условии: вы не подумаете дурного.
- «Не подумаете дурного»? — у Майера вырывается смешок. — Боже, София! Ты выражаешься, как экзальтированная девица позапрошлого века. Давай уже, неси своё сокровище.
Нахмурившись, я освобождаю стол, опять иду в кладовку и возвращаюсь с новой картиной. Ставлю её на стол и вижу, как лицо Майера вытягивается от удивления.
Душа ликует.
Ну что, Марк Майер, шах и мат?
Я и сама знаю, что картина притягательна: юная девушка встречает рассвет на берегу моря.
Хрупкая, изящная, она стоит спиной, слегка запрокинув голову.
На девушке нет никакой одежды, лучи солнца влажным блеском ложатся на загорелую кожу, длинные светлые волосы распущены, ступни погружены в белоснежный песок
Кажется, Марк теряет дар речи. Закусив губу, он осторожно бёрет картину и начинает её разглядывать.
Я подхожу к окну.
