Училка и медведь - Маша Малиновская
Бабулино “онука” звучит как всегда ласково. Во время Великой Отечественной войны бабушка была ребёнком и вместе со своей матерью и ещё четырьмя сёстрами попала в эвакуацию. Десять лет почти они прожили то ли на Херсонщине, то ли на Хмельнитчине - путаю я всё время, а переспросить стыдно бывает, для бабушки это важно, а потом вернулись обратно под Сталинград. Но даже спустя много десятков лет от бабушки можно услышать частенько проскакивающие украинские слова.
– Да ну его, ба, - отмахиваюсь, - Кольку-то этого. Не хочу о нём и говорить.
– И правильно, - одобрительно кивает бабушка. - А такому дровосеку и рожать не страшно.
И подмигивает, глядя на мой живот. Абсолютно, вообще-то, плоский живот!
И как она поняла? А ведь поняла, не просто так сказала. Ну бабуля!
– Иди давай, онучка, зови Богдана, будем есть, - кивает бабушка в сторону двери. - Да не забудь набросить куртку. И капюшон! - добавляет вслед, когда я уже в предбанник выскакиваю.
Заботливая, как и всегда. Хочется рукой махнуть, осень-то тёплая, но вдруг передумываю. Не за себя одну теперь ответственность несу я. Нас трое. Так что набрасываю на плечи курточку, на голову капюшон и выхожу во двор.
Дворик у бабушки чистенький, ухоженный, клумбочки уже убраны к зиме, розы прикопаны. Она всё тут одна, ни минуты не посидит.
Как же я скучать за ней буду. Я и тут, к стыду своему, приезжала нечасто, хорошо если раз в две недели, а теперь-то вообще как? Эх.
Прохожу за угол дома к хозяйственной части двора, где в поте лица работает Богдан. Он как раз заносит топор высоко, а потом с силой опускает его на полено, то раскалывается на две части и падает рядом с пеньком.
– Капюшон плотнее натяни, Белочка, ветер тут из-за угла, - поднимает на меня взгляд.
Ну какой же он всё-таки. Мне даже как-то не по себе чувствовать прилив возбуждения в бабушкиной обители. Но от этого ощущения никуда не деться. Богдан действительно шикарен. И с оружием в руках, пусть я видела его с простой пневматической винтовкой, и за рулём шикарного автомобиля, и вот за такой простой мужской работой. Ну и в других… определённых вещах он тоже шикарен.
– Бабушка есть зовёт.
– Три минуты, сложу дрова.
Он сгребает колотые дрова в охапку и укладывает в поленницу, прикрывает их брезентом и отряхивается.
– Голодный? - торможу его, когда подходит ближе, и беру за руку.
– Как волк, - ухмыляется и целует меня в губы.
– Медведь, - шепчу в спину, хихикнув, когда Богдан проходит вперёд по дорожке.
– Чего? - переспрашивает, обернувшись.
– Ничего, - снова улыбаюсь и показываю язык.
Ребячество, знаю, но мне так хорошо. Грустно, конечно, что это перед отъездом, но всё равно на душе так приятно от того, что рядом самые близкие - бабушка и Богдан.
Да, именно так. За столь короткое время этот мужчина стал для меня очень близок. Мне страшно думать, что это может измениться, но сейчас я чувствую сильную опору в нём. Такой себе жизненный столп, твёрдый монолит, который не под силу сокрушить никаким жизненным ветрам.
— Садись, Богдаша, - кивает бабушка, а сама как раз выливает ароматную заправку к вареникам. - Наработался, поесть пора.
— Это я всегда за, - улыбается Медведь и усаживается поудобнее.
Ест с аппетитом. Ну ещё бы, это же бабушка готовила.
— С нами не хотите, София Андреевна? - спрашивает неожиданно, что я даже дар речи теряю.
Бабуля расцветает от такого предложения, но отрицательно кивает головой.
— Нет, онучата, куда уже мне. У меня же куры, огород. Я вот только яблони посадила в том году. Да и не хочется мне мотаться, лучше вы уж приезжайте чаще.
— Будем, - обещает Богдан.
Мы обедаем и выходим на улицу. Пора ехать. Я останавливаюсь и вдыхаю глубоко-глубоко такой привычный запах осенней деревни. Особенный. Красиво вокруг, хоть листва золотая уже почти и облетела. Огороды уже убраны и чернеют под серым тяжёлым небом.
В детстве я много времени проводила в посёлке у бабушки, особенно когда отец ушёл из семьи, так что всё это мне дорого, это часть моей жизни.
Богдан жмёт на автозапуск, и за двором тихо начинает рычать его автомобиль, напоминая, что нам уже пора.
— Ой, забыла же! - вплёскивает руками бабуля и спешит к погребу. - Я сейчас.
Буквально через пару минут она возвращается с увесистой тканевой сумкой и вручает её Богдану.
— Тут яички домашние, сыр козий - у соседки бабы Вали купила, у неё коза хорошая, ухоженная. Помидоры ещё положила, долежали, слава Богу, яблочки. Каринке нужно.
— Спасибо, бабуль, - я обнимаю бабушку и сильно-сильно жмурюсь, чтобы не расплакаться самой и не расстроить её.
— Тут что-то горячее, - говорит Богдан, когда забирает сумку.
— Это я вам вареники положила. Ехать далеко, вдруг проголодаетесь. Тёплые ещё.
— За это отдельное спасибо, - расплывается он в улыбке.
Мы прощаемся, ещё раз обнимаясь, садимся с Медведем в машину и уезжаем. Я машу бабушке в окно, пока мы не заезжаем за поворот, а потом, само собой, плачу.
Богдан молчит, даёт мне время, а потом мы болтаем о всякой ерунде. Погода, пробки в городах, мой экзамен в институте, его неудачная полоса препятствий в полиции, когда что-то там из оборудования сломалось под Богданом.
Уже километров через сто он съезжает на обочину и просит достать бабушкины вареники. Дальше ещё пару раз останавливаемся, чтобы размяться или выпить чаю на заправке.
А потом я засыпаю. Немного откидываю кресло, подкладываю подушку под голову для удобства и отрубаюсь. И сплю так крепко, что просыпаюсь только когда меня уже будит Богдан.
— Белочка, просыпайся, приехали.
Я вскидываюсь и глубоко вдыхаю. За окном уже стемнело. Ну вот, и Москву в окошко не поразглядывала.
Разминаю шею, пока Медведь выходит первым. В окно хорошенько так дохнуло прохладой, тут явно холоднее, чем в Волгограде.
Мне волнительно. Сейчас я окажусь у Богдана дома. Это определённый этап,
