Гейл Форман - Только один год
– Угу, – соглашаюсь я.
– Я не понимаю. Ты наполовину голландец, наполовину еврей. По определению должен быть жутчайшим скрягой.
– Угу.
– Ты хоть слушаешь?
– Извини, я очень устал.
– Это скорее похмелье. Остановимся на обед – возьмем текилы. Чтобы поправило, как говорит Ти-Джей.
Я делаю из рюкзака импровизированную подушку и кладу голову к окну. Брудье достает «Voetbal International».[49] Автобус, пыхтя, отъезжает. Я засыпаю до самой Кобы. Мы с трудом выгружаемся, сбиваемся в стайку, а гид рассказывает про древние руины Майя, изолированные храмы и пирамиды, уже наполовину заросшие лесными лианами.
– Они представляют собой уникальную историческую ценность, – вещает она. – Эти руины – одни из немногих, на которые еще можно залезть. А еще вас непременно заинтересует лагуна, Ла-Иглесиа, то есть церковь, и, разумеется, поле для игры в мяч.
Стоящая за нами девчонка, единственная наша ровесница, спрашивает:
– Поле для игры в мяч? Во что они играли?
– Нечто вроде баскетбола, – отвечает гид.
– А… – Она как будто разочарована.
– Не любишь баскетбол? – интересуется Брудье. – Я думал все американцы от него фанатеют.
– Она футболистка, – отвечает за нее пожилая женщина. – В старших классах на чемпионаты всего штата ездила.
– Бабушка!
– Правда? И кто ты? – спрашивает мой друг.
– Нападающий.
– Центровой. – Он хлопает себя по груди.
Они смотрят друг на друга.
– Хочешь пойти посмотреть на поле? – предлагает она.
– Естественно.
– Кэндис, через полчаса чтобы вернулась, – говорит женщина.
– Хорошо.
Брудье смотрит на меня, но я киваю, чтобы шел один. Когда остальные направляются к лагуне, я поворачиваю в сторону пирамиды Нохоч-Мул и взбираюсь на самый верх – это 120 практически отвесных ступеней. Полдень, так жарко, что тут больше почти никого нет, только какая-то семья фотографируется. Но все равно шумно: листва шелестит на ветру, чирикают тропические птицы, скрипуче стрекочут сверчки. Порыв горячего ветра подхватывает с земли сухой листок и поднимает его над навесом джунглей.
Спокойствие нарушает пара детей, они принялись выкрикивать имена друг друга, подражая птицам.
– Джош! – кудахчет девчонка, а брат хохочет.
– Элли! – чирикает в ответ мальчик, предположительно, тот самый Джош.
– Джошуа, Эллисон, тсс, – журит их мама, показывая в мою сторону. – Вы тут не одни.
Дети смотрят на меня, склонив набок головки, словно предлагая мне тоже выкрикнуть чье-то имя. Я вскидываю руки и пожимаю плечами, я ведь не знаю имени. Я даже уже не уверен, хочу ли я ее звать.
Когда я возвращаюсь к автобусу-обезьяне, вижу, что Брудье с Кэндис пьют «колу» из одной бутылки через две соломинки. Когда мы снова погружаемся в автобус, я усаживаюсь рядом с одиноким пенсионером, чтобы Кэндис села на мое место рядом с Брудье. Услышав их спор о том, кто лучший бомбардир – ван Перси или Месси, я улыбаюсь, и мой сосед улыбается мне в ответ.
После обеда мы заезжаем в традиционную деревню Майя, и нам предлагают за десять баксов пройти обряд духовного очищения у священника. Я отхожу в сторонку, а остальные встают по очереди под овеваемый дымом навес. Потом нас опять ведут к автобусу. Двери с тяжелым сопением открываются. Брудье заходит в автобус, за ним заходит Кэндис, заходит и мой сосед в носках и сандалиях, наш гид. Залезают все, кроме меня.
– Уилли, ты едешь? – зовет Брудье.
Он видит, что я нерешительно стою у двери, и идет обратно по проходу, чтобы со мной поговорить.
– Уилли, все хорошо? Ты злишься, что я сел с Кэндис?
– Нет, конечно. Это очень здорово.
– Тогда заходи.
Я просчитываю все в уме. Кэндис говорила, что она в городе до восьмого, даже дольше, чем мы. Брудье не соскучится.
– Я тут останусь, – сказав это, я испытываю знакомое облегчение. Когда ты в пути, всегда есть надежда, что следующая остановка будет лучше предыдущей.
У него делается очень серьезный вид.
– Ты хочешь сбежать, потому что я тогда сказал, что все девчонки западают на тебя? Не переживай, кажется, этой действительно нравлюсь я.
– Я не сомневаюсь. Так что воспользуйся этим по полной. Давай встретимся в аэропорту перед вылетом.
– Что? Еще четыре дня. У тебя вещей нет.
– У меня есть все, что нужно. А остальное захвати в аэропорт.
Водитель заводит мотор. Гид постукивает по часам. Брудье в панике.
– Не переживай, – успокаиваю его я, натягивая лямки рюкзака.
– Ты не заблудишься?
Я изображаю уверенную улыбку. Хотя на самом деле именно это я и собираюсь сделать.
Девятнадцать
Вальядолид, Мексика
Сменив два попутных грузовика, я оказываюсь на окраине Вальядолида, небольшого колониального городка. Прохожу вокруг центральной площади с многочисленными невысокими домишками пастельных цветов, отражающимися в огромном фонтане. Довольно скоро я нахожу дешевый отель.
Кажется, что это другой мир по сравнению с Ривьерой-Майя. И дело не только в отсутствии суперкурортов и отдыхающих, но и в том, как я сюда попал. Я ничего не искал, а нашел просто так.
У меня нет графика: сплю, когда устану, ем, когда проголодаюсь, беру что погорячее и поострее в передвижных ларьках. Потом брожу до ночи. Ни на кого не смотрю. Ни с кем не разговариваю. В последние месяцы на Блумштрат рядом всегда были ребята, если не они, то Ана Лусиа, и я отвык от одиночества.
Теперь же я сижу на краю фонтана и наблюдаю за людьми, на миг воображая себе среди них нас с Лулу, как будто бы мы с ней действительно взяли да сбежали в дикую Мексику. Мы бы прямо сюда приехали? Сели бы в кафе, зацепившись друг за друга ногами, касаясь друг друга головами, как вон та пара под зонтиком? Гуляли бы всю ночь, ныряя в темные переулки и целуясь украдкой? А на следующее утро проснулись бы, разомкнув объятия, достали бы карту, закрыли бы глаза и определили следующую точку путешествия? Или просто не вставали бы с постели?
Нет! Прекрати! Это бессмысленно. Это дорога в никуда. Я встаю, отряхиваюсь и возвращаюсь в отель. Ложусь на кровать и начинаю перекатывать по костяшкам монету в двадцать песо, думая, что делать дальше. Монетка падает на пол, и я протягиваю за ней руку. Но замираю. Орел – останусь еще на день в Вальядолиде. Решка – еду дальше. Решка.
Это не то же самое, что тыкать в карту. Но сойдет.
* * *На следующее утро я спускаюсь в поисках кофе. Столовая обшарпанная, практически пустая – лишь за одним столиком сидит испаноговорящая семья, а в углу у окна – симпатичная женщина моего возраста с волосами цвета ржавчины.
