Люби меня через годы (СИ) - Орланд Лилия

Завтра будет новый день. Завтра будут новые мысли. А сейчас мне нужно поспать, чтобы все эмоции улеглись. Чтобы то чувство, что поселилось внутри, потеряло свою остроту. Чтобы я снова могла здраво мыслить.

По-прежнему не включая света, прошла к окну. Сняла джинсы и майку, бросила их на спинку стула, даже не проверив, попала или нет. Нащупала под подушкой старую футболку, в которой было удобнее всего спать, и забралась под одеяло.

Я чувствовала, что не права. Чувствовала себя виноватой. По отношению к отцу и к Ярославу одновременно. Мне казалось, что я должна была проявить больше уважения к одному и при этом постараться оправдать другого. Но вот как это сделать, если первое исключает второе? Этого я не знала. И поэтому казалось, что упускаю что-то важное. Что-то, о чём обязательно пожалею.

Вот только никак не могла решить — о чём буду жалеть больше. Почему-то захотелось плакать. Но поняла это, уже когда дорожки слёз потекли по щекам, подушка намокла. И я окончательно перестала сдерживаться, позволив себе разреветься.

18

Наутро мы с отцом оба делали вид, что вчерашних событий и тягостного разговора попросту не было. Поначалу ещё оставалась какая-то напряжённость, но постепенно, со временем, всё вошло в свою колею, и мы снова стали друзьями. В наши отношения вернулась прежняя лёгкость. Мы могли смеяться и перебрасываться шуточками. Вот только на душе у меня поселилась грусть. И я всё чаще чувствовала одиночество и отчуждённость.

Прошёл октябрь, зарядили долгие тоскливые ноябрьские дожди.

Папа по-прежнему много работал, но с Татьяной Викторовной, кажется, больше не встречался. По крайней мере, я не слышала разговоров с ней по телефону, когда отец находился дома.

София лучилась счастьем. Подруга удивительно похорошела, сделала модную стрижку, изменила стиль одежды и стала очень женственной, привлекая к себе взгляды противоположного пола. Я же, наоборот перестала пользоваться косметикой, волосы стягивала в хвост на затылке, а носила исключительно джинсы и старую кофту с капюшоном. Мне стало всё равно, как я выгляжу. И ни чьи замечания не смогли бы этого изменить.

Не могу сказать, что я завидовала, но, когда видела Софию с Сашей, державшихся за руки, хотелось развернуться и пойти в другую сторону. Но подруга, как назло, чувствовала благодарность за своё теперешнее счастье и словно сговорилась с Барчуком устроить мою личную жизнь.

Меня знакомили с друзьями, приятелями, хорошими знакомыми, даже с одним соседом. Мне никто не нравился. По большому счёту, я не выделяла отдельных лиц в этой череде парней.

Казалось, что вместе с природой я впадаю в зимнюю спячку. Становлюсь замедленной, ленивой и почти равнодушной.

С Ярославом мы каждый день встречались в школе, но делали вид, что не знакомы друг с другом.

Пару раз Мария Анатольевна пыталась отправить нас вместе на журналистское задание, но мы оба так активно искали причины для отказа, что она сдалась. И чаще я отправлялась фотографировать одна или вместе с нашей старостой.

Оля оказалась невероятной болтушкой. И, на мой взгляд, это было достоинством. Она не замечала, что я не участвую в разговоре, а лишь «угукаю» или хмыкаю в нужных местах. А то и невпопад.

Мне её болтовня нисколько не мешала. Я воспринимала её как радио, белый шум, который служит лишь фоном, и не старалась особо вслушиваться в смысл произносимых слов.

Наступил декабрь. Снега всё не было. Температура продолжала оставаться плюсовой. И для меня, привыкшей к питерским холодным грязно-снежным зимам, это казалось странным и непривычным.

Звонок телефона застал меня по дороге на остановку. Сейчас, когда почти непрекращающийся дождь покрыл большинство улиц чавкающей грязью и лужами, я добиралась в школу на маршрутке.

Звука я не слышала, почувствовала вибрацию телефона в кармане джинсов. Чтобы достать его, пришлось перекинуть зонт в другую руку.

На экране высветился номер Татьяны Викторовны.

— Алё, — я внутренне напряглась, не зная, чего ожидать от этого звонка.

— Саша, привет, — раздался в трубке тихий голос Милены.

— Привет, мелкая, — я удивилась, а ещё больше обрадовалась, только сейчас понимая, как соскучилась по этой девочке. — Как ты поживаешь?

— Почему ты больше не приходишь? Я давно уже вернулась домой! Ты больше не хочешь со мной дружить? — Милена не позволила себя сбить с намеченного пути. А звонила она, явно, для того, чтобы высказать накопившиеся обиды.

— Зайка, я очень хочу с тобой дружить, но… — что именно «но» объяснить пятилетнему ребёнку я не могла, потому что и сама до конца не понимала, почему нам нельзя видеться.

— Ты поссорилась с мамой или Ярославом? — не отступала она.

— Нет… — ведь я не ссорилась ни с кем из них? Можно ли назвать ссорой то, что произошло между мной и её братом? А между моим отцом и Татьяной Викторовной?

— Тогда я не понимаю! — Милена уже кричала в трубку. Её детский разум, ещё не ведающий препон и запретов взрослой жизни, недоумевал. Впрочем, в этом я и сама недалеко от неё ушла.

Ответить ей мне было нечего, поэтому я задала свой вопрос:

— Мама знает, что ты взяла её телефон? — когда я была няней Милены, у неё не было своего мобильника. Татьяна Викторовна считала, что она ещё слишком мала для этого.

— Нет… — призналась девочка спустя несколько секунд молчания.

Татьяна Викторовна редко оставляла свой телефон без присмотра. Значит, Милена проявила немалую смекалку, чтобы остаться с ним наедине и найти мой номер.

— Я хочу с тобой увидеться… — её голос звучал жалобно. Мне стоило большого труда сохранять спокойствие.

— Зайка… — как ей всё это объяснить? — Надо спросить разрешения у твоей мамы.

— Она не разрешит… — голос становился всё тише. И я поняла, что она вот-вот заплачет.

— Что-то случилось, зайка? Тебя кто-то обидел? — сердце кольнула острая ледяная игла нехорошего предчувствия.

— Мне не нравится новая няня… Она злая…

— Новая няня тебя обижает?

— Нет… Она меня не любит…

Конечно, это мало что объясняло. Нужно было поговорить с Татьяной Викторовной или Ярославом. Но я понимала, что меня вряд ли будут слушать. Да и как бы я задала подобный вопрос?

— Зайка…

— Мама идёт, — шепнула в трубку Милена и отключилась.

Я забралась в подошедшую маршрутку. В душе было так же сыро и пасмурно, как и за окном. Я успела привязаться к девочке, этот разговор оставил тягостное впечатление.

Чувствовала себя виноватой. Но что я могла сделать?

Уроки тянулись невыносимо медленно. К тому же я ни на чём не могла сосредоточиться. То и дело поглядывала на Ярослава, размышляя, как бы к нему подойти и начать разговор на интересующую меня тему.

Выходило весьма жалко:

«Привет. Ты знаешь, твоей сестре не нравится новая няня, я хочу вернуться.

Ты уверена, что хочешь быть рядом с ней, а не со мной?»

Так и слышу его презрительный голос, вижу снисходительный взгляд, насмешливо изогнутую бровь.

Ну уж нет. Нужно придумать какой-то другой способ. Менее болезненный и унизительный.

И всё-таки я задержала взгляд на Ярославе. Какой же он красивый… Логинов что-то рисовал на листке бумаги. Вид у него был отрешённый и задумчивый. На лбу даже с моего места были различимы две глубокие вертикальные складки.

Кристина так и не заняла стул рядом с ним, по-прежнему сидела на первой парте со старостой. Может, поэтому он расстроен? Страдает из-за их разрыва?

Неожиданно Ярослав поднял голову и посмотрел прямо на меня. Наши глаза встретились. На какую-то долю мгновения. Короткий миг. Потом я поспешно отвела взгляд, опустила голову так низко, что ещё немного и смогла бы провести носом по парте. Сердце билось в сумасшедшем ритме.

Зачем он на меня посмотрел? Чтобы показать, что не стоит на него пялиться? Или и сам осторожно следил за мной?

От последней мысли сделалось тепло. Но я тут же прогнала дурацкую надежду. Глупости всё это. Не стоящие внимания глупости. Глупости и точка!