Вера Колочкова - Леди Макбет Маркелова переулка

– Лень… Давно хочу с тобой на одну щекотливую тему поговорить, да все как-то… Не соберусь. Может, мне смелости не хватает…

– Это ты о Наде, наверное? То есть о ее странностях?

– Ну, в общем… А ты тоже заметил, да? Это болезненное стремление к чистоте… Похоже на манию, Лень. Надо что-то с этим делать, по-моему.

– А что с этим сделаешь? Уже ничего не сделаешь, Кать…

– В смысле? Чего ты так, а?

– Как?

– Ну… Очень уж пессимистично настроен!

– Я не настроен. Я давно уже все знаю. Только я не думал, что проблема уже в глаза бросается. Да, это очень плохо, если бросается… Это просто ужасно, Кать… Я думал, есть еще время…

Катя села на стул, глянула Лене в глаза.

– Она что… Она и впрямь больна, да?

– Да, Кать, больна. Я год назад возил ее в область, показывал психиатрам.

– И… что?

– Да ничего хорошего. Сказали, ничем помочь не могут, это необратимый процесс. А дальше будет еще хуже. Сказали, надо приспосабливаться как-то.

– Нет, что значит приспосабливаться? Странные какие! А госпитализировать? А лечить?

– Да бесполезно, Кать. Объясняю же, это лечению не поддается, можно только хуже сделать. Такая форма расстройства особенная, медленно прогрессирующая. Да ты не бойся, Надя не опасна в социальном смысле и никогда опасной не будет… Просто… А в общем, не бери в голову. Это уж мой крест, мне его нести. А ты не говори никому, ладно? Никто ведь в больнице еще не заметил… Пусть она пока работает. Это уж потом, когда нельзя будет скрыть…

– Нет, нет, Леня, я никому не скажу!

– Спасибо, Кать… Да, пусть пока будет все как есть. Пока Танюшка маленькая. А то ведь знаешь, какие сейчас дети… В школу пойдет, а там засмеют. Клеймо поставят – мать сумасшедшая.

– Лень… А потом-то что? Ну, когда…

– Да ничего. Говорю же, мой крест. Будем жить, как получится. Я сильный, я и тебе буду помогать, чем смогу… Так, по-соседски, и выживем, и детей поднимем. Ничего, Кать, прорвемся… Ты мне чаю-то нальешь, нет? Что-то в горле совсем пересохло…

– Да, Лень, сейчас, сейчас… Конечно… Конечно, мы прорвемся, Лень…

Они молча пили чай, глядели в окно. Было слышно, как тихо возится в своей комнате Никитка. Подул ветер, бросил в окно тополиные листья, не успевшие дозреть до сентябрьского благородства, жухлые от первых заморозков. Какая-то неправильная выпала нынче осень, совсем не праздничная. Что у людей, что у природы. Холодная, неуютная.

– К тебе гости, Кать… – мотнул головой в сторону окна Леня, указывая на идущую по двору Ольгу. – Ладно, я пойду… Не буду мешать.

– Ты нам не помешаешь, Лень.

– Ну, все равно… Так мы договорились, да? Ты пока никому… Тем более, Ольге…

– Конечно! Можешь даже не думать, Лень!

– Спасибо…

Леня вышел, вежливо придержал дверь для Ольги. Та улыбнулась ему снисходительно. А глядя в окно в его печальную спину, проговорила вдруг с раздражением:

– Смотреть противно, мямля, а не мужик! И чего этот несчастный к тебе повадился, Кать? Неужели от Надьки по-тихому отделаться хочет?

– Оль, прекрати. У тебя, как всегда, больная фантазия.

– Не скажи… У этих с виду смиренных о-го-го какие черти в тихих омутах наплясывают. Я знаю, что говорю.

– Все-то ты знаешь…

– Да, я все знаю. И даже про твое интересное положение знаю, между прочим. Чего сама-то мне не сказала? Я аж обалдела, когда узнала…

– А чего обалдела-то? Подумаешь, обыкновенное бабье положение!

– Ну, это смотря для кого… Для тебя, например, совсем не обыкновенное. Неужели рожать будешь?

– Буду.

– Назло Романову, что ли?

– Да. Назло Романову. Пусть так – назло…

– Тогда ты полная идиотка, Кать. Просто полнейшая. Ну что ты ему докажешь, что?

– Ничего я не собираюсь доказывать. Просто… Пусть знает и пусть мучается.

– А, вон в чем дело… Я об твою дверь насмерть разобьюсь, пусть тебе хуже будет, да? Нет, все– таки странная ты, Кать… Ну, разобьешься ты, ну, помрешь. А ему все равно. И что ты доказала? Нет, не понимаю тебя, хоть убей. Тем более, ты его и не любила вроде…

– Да откуда ты знаешь, любила я его или нет?!

– Потому что так не любят, как ты. Потому что он для тебя не любимым мужчиной был, а просто стеной. В твоем воображении выстроенной стеной. Я его слепила из того, что было, ага? Что построила, то и присвоила? Нет, Кать… Романов не может быть просто стеной, он из другого теста сделан. Ему надо все время ощущать себя живым и любимым организмом… Любимым, понимаешь?

– А ты и про Павла все знаешь, да? Может, ты профессией ошиблась, Оль, и тебе не эритроциты в крови надо считать, а человеческую душеньку в микроскоп рассматривать? Чего ты лезешь вечно со своими дурацкими выводами?

– Они не дурацкие, Кать. В том-то и дело, что они не дурацкие.

– Да? А ты откуда знаешь? Ты ведь, насколько я понимаю, ни с кем и никогда рядом не жила. Ты даже не знаешь, каково это, жить с мужчиной рядом изо дня в день. Не знаешь, а меня учишь! Ты сама-то любила кого-нибудь, а? Умная какая! Да любовь в семейной жизни вообще дело десятое, к твоему сведению!

– Да-а-а? – насмешливо подняла брови Ольга. – Ты и впрямь так считаешь?

– Да! Я так считаю! Семейная жизнь – это прежде всего долг… Мужчина обязан понимать свой долг перед семьей, перед детьми… Его основная задача – посвятить себя семье, чтобы его женщина была уверена в будущем. А когда женщина уверена, тогда и семья есть.

– Значит, мужчина должен как бы самоуничтожиться, что ли? И служить женщине? То есть служить ее неколебимой в нем уверенности?

– Да, именно так. Тогда он настоящий мужчина, честный и порядочный. Он не может принести женщине горя. Априори не может.

– У-у-у… Я и не подозревала, какая ты в этом смысле дура дремучая, Кать… Ну, а если мужика угораздило в другую влюбиться, тогда что?

– А ничего! Перетерпеть должен. Пересилить себя должен. На нем же ответственность лежит за жену, которая от него зависит! При чем здесь влюбился или не влюбился?

– Да с какой стати?! Каждый человек имеет право на любовь и счастье, никто ничего никому не должен!

– Да? Ну, конечно, как же… Конечно, со стороны хорошо рассуждать на тему чужой беды… – снисходительно глянула на Ольгу Катя. – А посмотрела бы я на тебя, если б ты на моем месте оказалась! Если бы с тобой так… И вообще, уходи, Оль. Не хочу с тобой больше разговаривать. И дружить не хочу. Что это за дружба, когда побольнее ударить норовят… Уходи, мне надо Никитку спать укладывать.

– Кать, да я же как лучше хотела… Чтобы ты очнулась, наконец.

– Все, я очнулась. Уходи.

– Зря ты так… Пожалеешь ведь.

– Да, наверняка пожалею. А сейчас уходи, плохо мне…

Ольга ушла, хлопнув дверью. Катя опустила лицо в ковшик ладоней, снова расплакалась, уже в который раз за день. Могла бы не плакать, конечно, но после слез было легче жить. Будто передышка наступала… Хоть маленькая, но передышка в этой новой и, казалось, абсолютно невыносимой жизни.