Ведрана Рудан - Негры во Флоренции
Но у меня нет интимных отношений с нашей старухой, у меня интимные отношения только с тобой, ты мне все рассказываешь, знаешь, что моему рту бесполезно приказывать «Сезам, откройся!». Ты дал мне пятьдесят евро, я это высоко ценю и удивляюсь, в первый раз ты мне даешь деньги, в первый раз не сам клянчишь, придурок!
Жалко, охренеть, как мне жалко, что эта кассета не попадет к американцам. А то бы я им сказала: вот рожу ребенка и воспитаю его так, чтобы он всю свою жизнь потратил на то, чтобы убивать американцев, русских и китайцев, так вы все меня достали. Уже в пять лет я отдам его в школу террористов, пусть взорвет к чертовой матери все Вашингтоны и Нью-Йорки, Лондоны и Парижи, и Пекины, и Москвы и Киевы, если Киев это в России, и другие американско-русско-китайские мухосрански, где рождаются и растут существа, которых вы по всему миру используете в интересах какой-то горстки главных пиздоебов, которым очень нравится, которым просто супер, что они могут своими хуями толкать наш шарик то в одну, то в другую сторону. О’кей, вы все еще крутите этот фильм, но вы не понимаете, что вы и шарик достали. Я стану мамой, такие мамы уже есть, а будут миллионы мам, которые будут рожать детей, и мальчиков, и девочек, только для того, чтобы освободить шарик от вашей подлой игры. О’кей, мы все взлетим куда-то в стратосферу, это мне ясно. Я живу ради этого дня, трррах и готово! Надеюсь, что за минуту до конца света на наших экранах, как всегда, будет CNN или ВВС, и какая-нибудь молоденькая поблядушка-диктор будет верещать «терроризм, терроризм», а какой-нибудь последний Буш поправлять темно-красный галстук перед тем, как выйти на трибуну, даже не подозревая, что до трибуны он не успеет добраться, весь мир будет отсчитывать: семь, шесть, пять, четыре… Когда амеры доберутся до ноля, раньше нас из-за разницы во времени, я увижу рожу мерзкого Буша, которая разлетается на миллион гнилых кусочков. Ха, я тебя знаю, знаю я тебя, когда ты это услышишь, если ты это услышишь, ты сразу начнешь гундеть, что я неправильно выразилась, что насчет разницы во времени не о’кей. У тебя никогда не было воображения. А какого хера Гитлер-Буш не может в последний раз поправлять свой галстук в Австралии? Почему конец света не может настигнуть его во время официального визита? Терпеть не могу таких, как ты, таких, для которых факты важнее впечатлений!
О’кей, оставим пока в покое лучшее будущее, время есть, я не спешу родить мелкого. Хочу еще немного пожить соло, посмотреть, как идут дела здесь. Сегодня опять получила двойку, моя зачетка — просто какое-то пособие по двоичной системе. Я сказала сама себе: старушка, двойка за двойкой, но постепенно ты доберешься до диплома, потом найдешь работу, вот брат твой работу нашел, и ты сможешь распрекрасно зарабатывать три тысячи кун. Слушай, сейчас без пиздежа, старик, ты ненормальный, ты факинг псих. Вернуться из Америки и приземлиться в Кроэйше?! Можно понять, почему ты решил улететь из Америки, но почему ты не замахал крыльями в сторону Нидерландов или какой-нибудь другой страны, известной своей любовью к иностранцам? Вчера я на улице встретила Серджо. Он живет в пригороде Амстердама, сбежал отсюда еще тогда, когда была эта говенная война, там они выдали ему все бумаги, он женился на какой-то боснийке, у них ребенок, им дали двухэтажный дом, работает… Понимаешь? И знаешь, что он мне сказал?
— Все было бы супер, если бы мы жили в другом квартале, получше, меня просто достали все эти турки, от которых у нас не продохнуть. Наш мальчишка растет в жутком окружении.
Понимаешь?! Турки?! А эти турки — просто боснийцы, которые смылись от той же самой войны из нашей общей в то время страны!
Я сказала ему:
— Старик, как ты не понимаешь, каждый из нас для кого-то турок, твоя боснийка никогда не будет тем, кого я с радостью заключила бы в жаркие объятья, и все твои дети для меня будут турками, для меня, чистокровной хорватки.
Он не знал, что меня трахает серб, поэтому сказал:
— Старушка, ты ненормальная, ты что, тотально свихнулась, да моя жена хорватка из Боснии.
— Твоя жена боснийка, достаточно послушать, как она говорит, а твои критерии, что такое турок, не выдерживают никакой критики, для тебя она не турки, потому что ты ее трахаешь и, следовательно, не можешь быть объективным, но когда ты прозреешь, ты поймешь, что турок это турок и тогда, когда она родит тебе маленького турка, о котором ты думаешь, что он не турок, потому что это твой турок и ты не видишь, что он турок. Очнись, Серджо, пошли в жопу и больших, и маленьких турок, пока еще не поздно, переселись из квартала и из страны, где полно тюльпанов и турок, и приезжай в Кроэйшу, где ты окажешься среди чистых, среди своих, ты будешь видеть хорватский закат, спроси моего брата, почему он вернулся, он, человек с высшим образованием. — И я сказала ему про эти твои два сраных факультета.
А Серджо мне сказал, мы с ним стояли на Корзо, у него в руках был крашский пршут, какого хрена люди находят в пршуте, у меня от него высыпают прыщи, ты же знаешь, так вот, Серджо мне сказал:
— Там я не вижу ни солнца, ни луны, климат просто кома, холод, ветер, дождь, депресняк, вкалываю с утра до ночи, — он в каком-то банке работает, на компьютере, — это не жизнь.
— Слушай, — сказала я, — тебе дали работу, ты получил дом, у тебя никаких кредитов, дети там идут в школу с четырех лет и никак тебя не достают, вся медицина бесплатная, все доктора, маммография, рак v женщин находят еще до того, как он успеет поселиться в груди, а здесь, в нашем городе, от рака груди умирают мои сверстницы, при этом никто понятия не имеет, отчего они умерли, чем ты можешь быть недоволен?
Он сказал:
В гробу я видал эту Голландию, столько работать, это не жизнь, на улицах народ увидишь только в день рождения королевы, а ты посмотри вокруг.
Факт, мы стояли посреди Корзо и мешали миллионам людей, которые толкались вокруг нас.
— Ты ненормальный, — сказала я, — эта страна не та, какой она была когда-то. Здесь тоже надо работать. — И я рассказала ему твою историю. Я сказала ему: — Посмотри на моего брата, он окончил… — я сказала ему, сколько у тебя дипломов, упомянула и Америку, и Вену, и средний уровень, — а работает на австрийцев, шеф у него настоящий гад, их семь человек, все сидят в одной комнате, за компьютерами с восьми до восьми, каждый вечер оглядываются друг на друга, потому что неприлично уйти с работы слишком рано. Там все соответствуют тренду, продвигают капитализм с человеческим лицом, шефу говорят «ты», могут ходить с длинными волосами и приходить на работу в старых джинсах, в офисе держат котенка и попугая. Делают какие-то программы для фирм, их шефы за каждый проект берут с заказчиков как за сто часов работы, а мой брат и компания должны сделать всю работу за двадцать часов. Зарплата держится в тайне, если бы кто-нибудь пискнул, какая у него зарплата, его выбросили бы на улицу. Говорят, что так во всем мире, хотя на самом деле во всем мире уже давно не так. В Германии обнародовано, что весь этот пиздеж вокруг тайны зарплаты — просто трюк работодателей с целью платить работникам как можно меньше. Когда в Германии раскрыли эту тайну, оказалось, что женщинам за ту же работу платят на тридцать процентов меньше, чем мужикам. У моего брата ни выходных, ни праздников, — сказала я этому Серджо с его бесподобным пршутом в руке. — Шеф звонит ему домой в любое время дня и ночи, а тем, у кого мобильник от фирмы, достается еще больше. У них нет профсоюза, нет права задавать глупые вопросы. А если бы все они семеро, все, сколько их в этой фирме дрочит компьютеры, объединились и объявили забастовку, фирма бы уже наутро разорилась и оказалась в полной жопе или была бы вынуждена поднять им зарплаты. Но здесь все трясутся за свои задницы, никто не пользуется как надо своей серо-белой мягкой массой, каждый знает: если работаешь, то получишь кредитную карточку и сможешь купить кроссовки в рассрочку на три взноса. Шеф, это говно, сидит в соседней комнате, но общается с ними только по электронной почте. За опоздание утром на пять минут вычитает из зарплаты пятнадцать кун, но не учитывает, что работают они по двенадцать часов.
