Лора Бекитт - Пленница судьбы
Мужчина вскочил:
— Ты что? Из-за шлюхи!
Эжен ударил его еще раз. Незнакомец вскочил; завязалась драка. Мари сидела, вжавшись в угол, заломив руки. В ее груди теснился сложный клубок чувств: гнев, возмущение, уязвленная гордость, страх.
Стали возвращаться рабочие. Кто-то попытался разнять дерущихся, кто-то решил бежать за подмогой. Эжен, который был сильнее, отбросил от себя противника, и тот отлетел, ударился об угол стола и… остался лежать, глухо стеная. Из раны на виске медленно сочилась кровь.
Мари напряглась, стараясь сдержать дрожь, и перевела взгляд на Эжена. Внезапно ее пронзила мысль, безжалостная, как удар хлыста. Он защищал не ее, а… себя. Свою гордость, свое уязвленное самолюбие.
Краем глаза Мари заметила Луизу и Франсуазу — они стояли неподалеку. На лице Луизы застыло озабоченное, вопрошающее выражение, а Франсуаза выглядела как всегда: изжелта-бледное морщинистое лицо, темные глаза-буравчики и крепко сжатые губы.
Человек, с которым дрался Эжен, перестал вдруг храпеть и вытянулся. Его лицо разом заострилось и поблекло. Кто-то набросил на него одеяло. Люди стояли вокруг с хмурыми лицами.
Эжен посмотрел на Мари как на чужую, а потом внезапно попятился к выходу. Никто не успел его задержаться он выбежал из помещения, а потом — за ворота фабричного городка.
Вскоре раздались тяжелые шаги и сквозь толпу, словно мрачный вестник несчастья, прошел жандарм.
— Как это случилось? — спросил он, приподняв одеяло и взглянув на убитого.
Поскольку окружающие молчали, Мари решилась заговорить первой:
— Сегодня я ушла с работы пораньше, вернулась сюда и уснула, а этот… человек, которого я совсем не знаю, пришел и начал приставать ко мне. В это время вернулся мой муж…
Тут она заметила, что все смотрят на нее, и умолкла.
— Ясно. Разберемся. Скажите мне ваше имя и имя вашего мужа.
К счастью, Мари не забрали в участок, и, когда жандарм ушел, она села на кровать и медленно провела рукой по лицу.
— Я не понимаю, — произнесла она через некоторое время, — почему тот человек сказал мне: «К тебе можно запросто прийти, и это будет стоить не дороже двух франков». И еще: «Мне тебя показали, когда ты шла с работы…»
В глазах Луизы появилось уже знакомое Мари лихорадочное сияние, и румянец сделался ярче.
— Он принял тебя за меня. Или не он, а другой человек. Вчера мы с тобой шли рядом и отстали от других. Ты сильно замерзла, а мне не было холодно, и я отдала тебе свою шаль.
— За тебя?! Но ведь ты…
Луиза смотрела на нее с каким-то отстраненным любопытством.
— Да, за меня. Неужели ты не знала? Это ко мне можно прийти и получить свое за два франка. Ошибка этого болвана состояла в том, что он не подумал сперва подойти и договориться, а сразу полез к тебе. За что и поплатился.
— А Эжен…
— …тоже мог бы сначала разобраться, что к чему, а уж потом пускать в ход кулаки.
Мари смотрела на нее во все глаза.
— Ты говоришь об этом так хладнокровно и жестко, неужели в тебе нет…
— …ни капли сочувствия, жалости? — Луиза усмехнулась. — Есть. Но при определенных условиях подобные чувства имеют обыкновение впадать в спячку.
— Послушай, — вмешалась молчавшая до сих пор Франсуаза, обращаясь к Мари, — может, это и дурно, но ей нужны деньги.
— Всегда есть другой выход, — пробормотала девушка.
— Не всегда.
— По-другому мне не заработать, — тихо произнесла Луиза, и в ее взгляде появилось что-то затравленное и жалкое. — Больше я ничего не умею, и фабрика уже убила во мне все силы. А деньги мне нужны. И много.
— Зачем? — вырвалось у Мари.
— Я очень больна.
Она отвернулась, словно отгораживаясь от взглядов и расспросов. А Мари сказала — в пустоту или сама себе:
— Я потеряла мужа.
— Мне сдается, — заметила Франсуаза, — ты его потеряла намного раньше.
Мари родила девочку в благотворительной больнице для бедных, расположенной на улице Сен-Дени, в здании бывшего монастыря, куда ее отвели сердобольные женщины.
Когда она лежала на узкой кровати в тесном, выкрашенном коричневой краской коридоре, где витал запах затхлости, прокисшего супа, грязного белья, лекарств, лежала, обряженная в серое платье и белый полотняный чепец, к ней подошла сиделка-монахиня и спросила:
— Вы желаете окрестить ребенка?
— Конечно.
— Как вы решили назвать девочку?
— Таласса[4].
Когда-то Мари слышала это слово от Кристиана.
Монахиня посмотрела на нее ничего не выражающим взглядом.
— Такого имени нет.
— Есть, — возразила Мари, — я привезла его с острова Малые скалы. — И тут же подумала: «Я должна вернуться домой».
Она вспоминала начало их отношений с Кристианом, время, как ей сейчас казалось, ничем не омраченного счастья, восторженной нежности, сердечного тепла. Как выяснилось, она не могла теперь смотреть в лицо жизни, не чувствуя за спиной незаметную, но несгибаемую силу тех удивительных мест, откуда так хотела уехать.
Через неделю молодая женщина вернулась на фабрику и приступила к работе. За ребенком согласилась присмотреть Франсуаза, но Мари все равно приходилось отлучаться с фабрики, чтобы покормить девочку. Из жаркого влажного помещения она выбегала под прохладный ветер и вскоре начала кашлять, как кашляли многие работницы. Теперь Мари заметила, что в бараке было очень мало младенцев: родившиеся здесь дети редко доживали до года.
Однажды, проснувшись ночью, Мари обнаружила Талассу в жару. Личико девочки пожелтело и осунулось, волосики слиплись от пота. Едва дождавшись утра, Мари собралась бежать за врачом, но Франсуаза велела ей идти на фабрику. Она сказала, что сама отыщет доктора и обо всем позаботится.
Весь день Мари была сама не своя: она с трудом превозмогала сердечную боль; ее терзало страшное предчувствие: вернувшись вечером, она увидела, что дочери стало хуже: девочка уже не плакала, а просто лежала, страдальчески прикрыв глазки. Франсуаза сказала, что доктор был, и вручила Мари бумажку со списком лекарств. Внизу стояла сумма — пять франков. Рассеянно пробежав глазами листок, Марк спросила Франсуазу:
— У вас есть пять франков?
— Нет, — ответила та, глядя на девушку честными и в то же время сумрачными глазами.
— А у тебя, Луиза?
Луиза помотала головой, не отрывая взгляда от лежавшего на коленях шитья.
— Ладно, — отрывисто произнесла Мари, накидывая шаль, — я приведу другого врача.
— Тогда тебе придется заплатить еще больше, — заметила Франсуаза.
— Я что-нибудь придумаю.
