Вирджиния Эндрюс - Врата рая
— Я пытался найти пути к примирению всеми известными мне способами, — продолжал он. — Ты получала мои подарки, которые, надеюсь, твоя мать разрешала оставлять у себя?
— О да. Я сохранила их все… все эти красивые и удивительные куклы.
— Это хорошо. — Его глаза стали ярче и сам он весь даже помолодел. В лице Тони было что-то напоминавшее мне лицо мамы… Может быть, эти искорки в глазах, передающие смену мыслей и настроений? — Куда бы мне ни приходилось поехать, — продолжал он, — я старался найти какой-нибудь особенный для тебя подарок. Мне хотелось, чтобы ты имела настоящие художественные произведения, эти куклы таковыми и являются. Я уже не помню, как много я их тебе послал, но готов спорить: теперь они составляют настоящую коллекцию, не так ли?
— Да. Они занимают целую стену в моей комнате. Папа всегда говорит, что я, очевидно, должна буду открыть специальный магазин. Каждый раз, когда он входит в комнату, он… — Я остановилась, вспомнив, что теперь папа никогда не войдет в мою комнату и никогда больше не произнесет этих слов.
— Бедная Энни, — промолвил Тони сочувственно. — У тебя такая огромная потеря. Я никогда не смогу полностью успокоить твою боль, но, поверь мне, буду стараться сделать для этого все, что только в человеческих силах. Теперь это моя миссия в жизни, — добавил он с той же решимостью во взгляде, которую я часто наблюдала в глазах моей матери.
Я не могла заставить себя быть такой же твердой по отношению к этому человеку, какой была моя мама. Возможно, между ними произошло какое-то ужасное недопонимание и Судьба предопределила, чтобы я раз и навсегда покончила с ним.
— Я знаю, ты не можешь не испытывать подозрительности ко мне. Но поверь, я человек с большим состоянием, который будет только рад возможности сделать что-либо благородное и полезное на закате своей жизни. Я уверен, ты не отнимешь у меня такую возможность, — мягко произнес Тони.
— При условии, что вы обещаете мне рассказать все как можно скорее.
— Я даю торжественное обещание Таттертона, имеющего среди своих предков длинную плеяду уважаемых джентльменов, на слова которых полагалось много, много людей. — Он произнес это с сосредоточенно-серьезным выражением на лице. Затем повернулся к санитарам, стоявшим поблизости в ожидании. — Она готова. Удачи тебе, моя дорогая. — Тони похлопал меня по руке в тот момент, когда санитары взяли носилки.
Меня покатили по коридору. Насколько мне удалось, я подняла голову, чтобы посмотреть на оставшегося позади Тони, и заметила на его лице выражение любви и заботы. Какой удивительный это был человек, за каждым словом которого чувствовались сила и уверенность. Мне не терпелось узнать о нем побольше. От своих родителей я получала лишь отрывочные сведения, дававшие мне скудную информацию, которой, по их мнению, мне должно было хватить на всю мою жизнь.
Конечно, я знала, что Тони создал огромное уникальное производство игрушек. «Империю», как часто называл это мой отец, оцениваемую в миллионы долларов и имеющую как местный, так и зарубежный рынки. «Таттертоны — это короли среди производителей игрушек, предназначенных для коллекционеров, — сказал он мне однажды. — Как и наши игрушки».
«Игрушки Тони — это игрушки для богатых», — поправила его тогда мама. Я знала, что она гордилась тем, что игрушки фабрики в Уиннерроу не были элитарными и их покупали люди разного достатка. «Таттертоновские игрушки исключительно для богачей, которым не нужно становиться взрослыми и забывать, как другим, свое детство, когда у них не было ничего под рождественской елкой и они ни разу не испытывали радости от празднования дня рождения. Вот какие покупатели Тони!» — добавила мама в гневе, и глаза ее сверкали как молнии.
Теперь я спрашивала себя: неужели этот человек так сильно отличается от моих родителей, от меня? Хотя я и чувствовала его силу и власть, но также видела его мягкость и уязвимость. Он плакал искренними слезами о моих родителях и обо мне.
Остальную часть этого дня все мое внимание было сосредоточено на том, чтобы помочь, в силу моих возможностей, докторам, которые, казалось, провели все исследования, когда-либо известные медицинской науке. Меня кололи и зондировали, направляли на меня всевозможные лучи, делали рентгеновские снимки в различных ракурсах. Собрав всю информацию, доктора обсуждали ее и советовались друг с другом.
Как и предвидел доктор Малисоф, я не почувствовала никакой боли в ногах при проведении исследований. Я могла двигать и управлять верхней частью своего тела, но, когда меня поднимали на стол или осторожно клали на кровать, мои ноги безжизненно болтались, как у тряпичной куклы. Временами я чувствовала, будто нахожусь по пояс в ледяной воде и у меня все онемело, начиная с пальцев ног и кончая бедрами. У меня отсутствовали рефлексы, и я с удивлением смотрела, как ассистент доктора Малисофа и невролог доктор Фридман практически прокалывали меня иглой. Я ничего не чувствовала, но само это зрелище заставляло поморщиться.
В ходе исследования доктор Малисоф как-то сказал мне:
— Энни, это почти как если бы мы ввели вам в позвоночник анестезирующее средство, применяемое при операции. Мы полагаем, что воспаление вокруг вашего позвоночника, вызванное травмой, и является в настоящее время причиной паралича. Существует еще несколько исследований, которые мы хотели бы провести, чтобы подтвердить наши предположения.
Я старалась быть послушным пациентом, поскольку была зависима буквально от всех. Меня поднимали, чтобы переместить с одного места на другое или водрузить на передвижную кровать. Мне было очень трудно находиться в сидячем положении или пытаться сесть самой (каждая такая попытка отнимала все силы). Доктора продолжали заверять меня, что со временем я смогу это делать, но я чувствовала себя так, словно половина моего тела была убита во время аварии вместе с моими родителями. Мое беспомощное состояние не только расстраивало, но и раздражало меня.
Многое мы все принимаем как должное — способность ходить, сидеть, вставать и идти, куда мы хотим и когда мы хотим. Полученные мной повреждения были как кровоточащие раны, посыпанные солью. Потому что в дополнение к опустошающему душу горю — потере родителей — я была вынуждена мириться со своей физической немощью. Сколько может вынести один человек? Все во мне кричало от несправедливости. Почему я должна пройти через такие ужасные мучения? Почему самое дорогое было теперь отнято у меня?
И все же, несмотря на свое состояние, я не могла не восхищаться окружающей меня обстановкой и обслуживающим персоналом. Это была впечатляющая клиника с коридорами в два раза более широкими, чем в больнице в Уиннерроу. Везде сновали люди, и каждый выглядел собранным, деловитым, важным. Я видела вереницы каталок с пациентами. Почти каждую минуту звучали сообщения или вызов для того или иного доктора направиться в какое-либо место. Я узнала, что в здании было более двадцати этажей и, как мне показалось, целая армия сестер и технических работников. Я подумала, что тетя Фанни и Люк могут заблудиться здесь, пытаясь найти меня.
