Эмили Листфилд - Все, что нам дорого
– Видел ли кто-нибудь, как мы занимались любовью? Вы что, ненормальный? – Тед выпрямил скрещенные ноги. – Нас видели в тот вечер вместе на школьном спектакле.
– Понятно.
– Эйли играла индейца.
Фиск, у которого детей не было, безучастно кивнул.
– Я говорил Джулии, – прибавил Тед.
– Вы говорили Джулии, что занимались любовью с Энн?
– Я говорил ей, что люблю Энн.
– Когда именно вы говорили Джулии об этом?
– Накануне вечером. Когда в воскресенье мы вернулись домой, мы собирались все вместе пойти поужинать. По-семейному. – Он опять уставился на трещину в стене, на слои светло-зеленой краски. – Не понимаю, что случилось. Просто все вышло не так.
– Прежде всего, как несомненно известно даже человеку, читающему газеты лишь время от времени, любовь, еще меньше – секс, едва ли являются убедительным доказательством защиты в деле об убийстве. Напротив, не знаю даже, что хуже. – Фиск невозмутимо разглядывал его. – В общем, все сводится к вашему свидетельству против свидетельства Джулии. И не стоит объяснять вам, кому поверит большинство присяжных, выбирая между чистым личиком ребенка, оставшегося без матери, и… вами. Многие судачат о вашей вспыльчивости. Ваши соседи просто умирают от желания поведать полиции, насколько часто вы с женой ссорились из-за этого.
– Если бы каждую семейную пару в Америке арестовывали за ссоры, в этой стране оказалось бы чертовски много пустых домов.
– Вы здесь находитесь не за ссору с женой, друг мой. Вы здесь сидите за убийство. Уровень алкоголя у вас в крови превышал 300 единиц. По всему ружью остались отпечатки ваших пальцев.
– Разумеется, мои отпечатки были на ружье повсюду. Я же держал его, когда оно выстрелило, бог мой. Но оно бы не выстрелило, если бы Джулия не прыгнула на меня.
– Нам придется смягчать впечатление от показаний Джулии. Как вы думаете, почему она лжет?
– Она во всем винит меня. В том, что мы разошлись. Во всем.
– Этого мне недостаточно, Тед. Вспомните что-нибудь реальное, существенное. Что-нибудь, на чем я могу сыграть. Были у нее какие-нибудь трудности? Что-то такое, что мы можем использовать?
Тед с неприязнью посмотрел на своего адвоката.
– Это же мой ребенок.
– Я знаю, что ваш. И еще я знаю, что вы сидите в тюрьме в ожидании приличного срока. А уж отбывать его вам не придется в этом уютном флигеле.
Тед еще минуту неотрывно глядел на него. Когда он наконец заговорил, его голос звучал холодно и резко.
– Она ходила к школьному психиатру. У нее был тяжелый год. Она смышленая, не поймите меня превратно, но много предметов завалила. Обычно такого не случалось. Что-то произошло, не знаю что. Она ссорится с другими детьми, не слушается учителей. Может быть, она немного не в себе? Как знать, возможно, это так.
– Хорошо, – улыбаясь, произнес Фиск. – Вот это действительно существенно.
– Только вытащите меня отсюда. Я ничего не могу предпринять, пока торчу здесь.
– Слушание об освобождении под залог назначено на завтра.
Тед провел рукой по волосам и кивнул.
Редакция «Кроникл» располагалась в приземистом бетонном здании с плоской крышей в двух милях от города, на Дирфилд-роуд. Сотрудники, многие из которых до сих пор негодовали по поводу шестилетней давности переезда из белого викторианского особняка в центре города, именовали его Бункером, и он действительно выглядел так, словно был предназначен, чтобы выдерживать природные и искусственные катаклизмы. Этот переезд был частью плана развития, когда независимая корпорация выкупила газету у семейства, владевшего ею на протяжении трех поколений. В то время жители из пригородов Олбани переезжали в глубь территории округа, реклама подскочила в цене, и прибыль, казалось, была обеспечена. Однако за последние несколько лет, после того как закрылось два завода и снизились цены на недвижимость, надежды несколько потускнели. Однако «Кроникл» оставалась основным источником информации для большей части округа, где, как и в других северных частях штата, окруженных горами, люди не были склонны доверять прессе, выходившей за его пределами.
Сэнди припарковала машину на стоянке позади Бункера и быстро прошла через главную приемную, где Элла за своей конторкой следила за ее приближением с предвкушением, какое способна возбуждать неожиданная известность, чем бы она ни вызывалась. Она облизнула губы и подалась вперед, ожидая, когда Сэнди, как обычно по утрам, поздоровается с ней, пусть мельком, чтобы ей можно было, хотя бы определенным движением бровей, показать ей, что она сочувствует, что она все понимает, и таким образом заявить права на крошечный кусочек истории лично для себя. Но Сэнди прошла мимо, не поднимая глаз, и Элла, оставшись наедине со своим невостребованным участием, ответила на телефонный звонок отрывистым «Слушаю» вместо обычного «Доброе утро».
Сэнди, сжимая сложенный номер газеты, проскочила основное редакционное помещение, где столы размещались параллельными рядами, а над ними безмолвно мерцал телевизор, настроенный на Си-эн-эн, и ворвалась в кабинет в конце дома. Не говоря ни слова, она швырнула газету на стол Рея Стинсона, сбив проволочную фигурку рыбака, бросающего леску.
– Будь добр, сообщи мне, чья это работа.
Прежде чем взглянуть на нее, ответственный секретарь поправил фигурку.
– Успокойся, Сэнди.
– С каких это пор мы превратились в «Нэшнл инкуайрер»?
Рей терпеливо смотрел на нее. Это был рыжеватый долговязый человек с немного косящими глазами за очками в черепаховой оправе, он разговаривал с запинкой, делая паузы перед словами, как заика, научившийся огромным усилием воли контролировать свою речь.
– Мне жаль твою сестру, но это крупное событие. Одно из самых крупных, какие знал наш округ, насколько я могу припомнить.
– Это не крупное событие. Крупное событие – это то, что влияет на жизнь людей. Изменение в попечительском совете школы. Законы об абортах. Отношение губернатора к смертному приговору. А это – обыкновенные сплетни.
– Разве не ты учила меня феминистскому принципу «Частное – вопрос политики»?
– Ты хоть на минуту задумался о девочках? – раздраженно продолжала Сэнди. – Задумался? Ты подумал о том, что им завтра идти в школу? Что им придется встречаться с друзьями? Ты подумал об этом, прежде чем ляпать все это на первую полосу?
Взяв статуэтку большим и указательным пальцами, он подвинул ее на миллиметр, так что она оказалась точь-в-точь на том месте, откуда Сэнди сбила ее.
– Это не мое дело.
Сэнди недоверчиво взглянула на него.
– Не твое дело? Потрясающе, просто потрясающе.
– И в твои обязанности журналиста это никогда не входило. – Он выдержал ее взгляд. Именно это полное отсутствие сентиментальности, насколько он мог заметить, и помогло ей стать таким ценным работником. Несмотря на то, что она выросла здесь, она никогда не обнаруживала обычных реакций на любые изменения в Хардисоне – структурные, политические, социальные, но, казалось, смотрела на каждое дополнение или изъятие, на каждую перемену одинаково ясным взором, что он находил одновременно и полезным и раздражающим. – Единственное, что мы можем сделать, – писать об этом честно, – добавил он.
