Галина Артемьева - Колодезь с черной водой
Хороший день! Он знал, что и после работы все будет у него наполнено смыслом. Пойдет в детское отделение справиться об Алеше, потом позвонит своему адвокату насчет усыновления. Потом заедет в продуктовый, накупит наконец всякой всячины, наготовит, пригласит на ужин Люшу с детьми. Хороший день, хоть и холодно, и дождь, и дни все короче. Дело совсем в другом.
Умилительная картинка
Редко в обыденной жизни Люши выдавались минуты относительного покоя. Оставаясь одна дома, она целиком погружалась в работу, а ее вечера целиком принадлежали детям. Безоговорочно. Она сама к этому стремилась. Ей нравилось играть и разговаривать с ребятами обо всем, что происходило вокруг. Сейчас, когда Алеша и Зайка подросли, они уже вполне могли, играя, обходиться без материнского участия. Главное – погрузиться в игру. Вот это время – их увлеченной возни на ковре в гостиной, возни, которой можно уже не опасаться, в которую можно уже и не вникать, становилось самым уютным отрезком дня. Люша усаживалась в массажное кресло, единственное, что осталось в ее доме от прежней жизни с первым мужем. Она выбирала программу подольше и поинтенсивнее, предаваясь собственным мыслям и лишь изредка прислушиваясь к детской болтовне.
Сегодня в голову Люши лезли всякие ненужные, лишние мысли, которые ничего не приносили, кроме пустого беспокойства. Она уселась поудобнее, и кресло принялось беззвучно колошматить ее со всех сторон.
– Вот мой единственный секс, – постановила Люша, страшно жалея себя и уходящее время самой прекрасной поры своей жизни. – Единственные объятия я получаю от массажного аппарата. Дожила! И так и будет! Хорошие времена наступили! Полно вокруг одиноких баб (а чего – не баб разве? Прежде, после тридцати если, уже или бабой называли, или старой девушкой). Ну, ладно. Раньше были войны, то да се – революции, репрессии… А сейчас откуда такое, что мужиков – раз, два и обчелся, а из этих «раз, два» – тоже ни одного, по сути, адекватного не сыскать? К тридцати уже кто спился, кто снаркоманился… Остальные – законченные эгоисты и себялюбцы, нацеленные в лучшем случае благосклонно принимать то, что будет предлагать им истосковавшаяся в одиночестве женщина. И только.
Массажный аппарат тихо и неуклонно толкал ее в спину, бил по шее, колошматил по затылку, зажимая при этом ноги. И все это вместе почему-то отгоняло унылые мысли. Люша прислушалась к голоскам детей. Они сидели на диванных подушках, разбросанных по ковру, и о чем-то вполне серьезно беседовали.
– Он мне все время говорит, что я уродина! – жаловалась Зайка. – Говорит, что я самая-самая уродина и страшила из всех девочек в группе. А если я плачу, он смеется!
– Но это же неправда, ты не уродина. Ты очень даже красавица. Сама знаешь, – рассудительно утешал Алеша. – В том году все девочки были снежинками на Новый год, а ты Царица-Зима. Уродину же не назначают быть Царицей-Зимой.
– Правда! – удивилась Зайка.
– А еще ты была Фея лета! Помнишь? Все – просто цветочки, а ты Фея! Страшилу бы Феей не назначили!
Люша внимательно, гордясь умом и рассудительностью сына, вслушивалась в детский диалог.
– А почему же он тогда обзывается? – удивилась Зайка.
– Он злой. И просто глупый, – объяснил Леша. – Ему хочется тебя обижать, чтобы ты плакала.
– А зачем? – с огромным интересом спросила сестра.
– Злые любят, когда другие плачут, – последовал ответ.
Некоторое время дети молчали.
Люша даже успела подумать, насколько простое и верное объяснение дал ее сын. Да, именно так. Злые любят делать больно и наслаждаются, когда видят, что им это удалось. Что же делать? Надо бы подсказать Зайке, чтобы сдерживалась, не плакала, не доставляла удовольствия своему обидчику. Но что-то остановило Люшу. Она почувствовала, что нельзя влезать в этот разговор, который был начат без нее. Надо же! У них свои темы, которые им хочется уже обсуждать друг с другом, без нее. Они будут нуждаться в ней всю оставшуюся жизнь, как она нуждается в своей дорогой мамуле, но не во все станут посвящать. Это справедливо?
– А хочешь, – услышала она твердый голосок сына. – Хочешь я его напугаю?
– Как? – жадно спросила Зайка.
– Приду к вам в группу, позову его в раздевалку и буду ему рассказывать ужасные, страшные истории. Ну, про зомби, например. Или про вампиров. Что-нибудь просто невыносимо ужасное. Знаешь, такое, что он послушает-послушает, а потом заплачет и скажет: «Мне страшно. Можно, я уйду?» – увлеченно развивал план страшной мести старший брат.
Люша восхитилась услышанным. В Лешике начисто отсутствовало агрессивное начало. Вот ведь план! Другой бы сказал: позову твоего обидчика и ка-ак дам ему! А у ее сына возник план эмоционального воздействия. Он даже не собирался напрямую запугивать противника! Только рассказывать страшное, чтобы тот не выдержал и сдался! Тонкая месть! Только вот – действенная ли?
Кресло продолжало свою работу, выбивая из Люши, как из пыльного ковра, всякие лишние мысли и тревоги. Она какое-то время словно любовалась со стороны умилительной картинкой их уютного семейного вечера: умытые румяные дети на ярких подушках, разбросанных на ковре, прекрасная молодая мать, слегка утомленно, но нежно взирающая на них из глубины мягкого кожаного кресла, за окном дождливая осень, листопад, но в доме тепло, уютно, надежно. Это ее мир. Она его создала, выстрадала. Она готова отдать этому устроенному ею миру всю себя без остатка: все годы жизни, все надежды на личное счастье. Пусть будет так, как сейчас. Не лучше. И не хуже. Именно так.
И вдруг пронзительная мысль уколола ее в самое сердце: скоро все изменится. Все-все поменяется через каких-нибудь пару недель! И она сама – получается – виновата в этом! Виновата? Ну, можно другое слово подобрать. Она сама – источник тревожных перемен в собственном доме. Она увидела этого несчастного ребенка у магазина, который стоял уже на пороге собственной смерти. Она прошла было мимо. И – не сумела уйти, не сумела не заметить.
Странная вещь – человеческая свобода. Все в тот день, когда увидела Люша у магазина отчаявшегося ребенка, было в ее руках. Ничто не заставляло ее, ничто не мешало решать так, как ей казалось правильным. Могла бы просто взглянуть и пройти мимо. Запросто могла бы. Столько горя вокруг: глаза притерпелись не замечать бездомных у помойки, ноги сами шагают в обычном ритме мимо цыганки-попрошайки с вечно спящим светловолосым ребенком у нее на руках. Хотя поначалу и копошился в голове вопрос: почему ребенок спит беспробудно, ведь не грудничок уже, года три ему, не меньше. И вообще – откуда у смуглой «матери» это бледнокожее дитя? Однако ноги исправно уносили Люшу подальше от всех возможных вопросов. У нее своя жизнь. Ей бы свои вопросы решить. Хватило бы на это сил. Иного выбора она для себя и не представляла. Но в тот день, у магазина, пройти мимо не смогла. Значит – сама выбрала. Это ее свободное решение. И никуда от этой свободы не денешься. Хотя, конечно, можно сказать: простите, я не потяну опеку над чужим ребенком. Я сама ращу двоих, собственных. И это нелегко. Да, так можно сказать. И – нельзя. Почему-то – нельзя. Вот тебе и свобода выбора. Что за сила порой толкает человека на выбор самого трудного пути?
