Сюзан Кубелка - Офелия учится плавать
— Береги его! — прошептала она и поцеловала меня.
Вечером был праздничный ужин, но я была так взволнована, что мне ничего не лезло в горло. Я знала, что Трис проведет со мной ночь. Стоило мне только подумать о нем, как у меня начинало покалывать в животе и колотиться, как бешеное, сердце.
Когда он, наконец, постучал в мою дверь в три часа утра, я так изнервничалась, что боялась потерять сознание. Коленки дрожали, и я была не в силах пойти ему навстречу, мне пришлось прислониться к стене у окна, чтобы не рухнуть на пол.
Трис был взволнован не меньше меня. Но как англичанин из хорошей семьи, прошедший обучение в привилегированной школе, он умел владеть чувствами и хотя бы внешне ничего не показывать.
Он был только довольно бледен. Быстрыми шагами подошел ко мне, обнял и, не говоря ни слова, начал целовать. На мне был пеньюар из переливающегося сиреневого шелка с отделкой из кружев. Он прекрасно подходил к моим рыжим волосам и высвечивал словно изнутри мою светлую кожу. Спереди открытый, скрепленный на груди лишь двумя розовыми лентами.
Тристрам не развязал ленты.
— Моя божественная красавица, Офелия, — шепнул он мне на ухо, не выпуская из объятий, будто это было единственное, о чем он мечтал. Это было для меня необычно. Я привыкла, что мужчины, не теряя времени, тут же раздевали меня, чтобы непосредственно перейти к делу.
Тристрам, однако, не спешил. Только когда я начала проявлять нетерпение и расстегивать его рубашку, он решился на следующий шаг, поднял меня с пола, легко, без малейшего усилия, и осторожно отнес на кровать. Потом снял свои туфли, лег рядом и развязал шелковые розовые ленты.
Мы занимались любовью всю ночь. Сначала нежно, потом все более страстно. Мы оба были как в каком-то дурмане, не в состоянии оторваться друг от друга, не в силах встать с постели и расстаться.
На следующий день мы не вышли ни к завтраку, ни к обеду, ни к чаю на террасе. Лишь вечером мы предстали перед удивленными родственниками (вежливо делавшими вид, что ничего не замечают), бледные, не выспавшиеся, все еще дрожа от страсти друг к другу.
Мы, правда, что-то ели, но не замечали, что украдкой держались за руки и удалились, как только смогли, не слишком нарушая правила приличия.
После первой ночи я была влюблена, целиком, без остатка, и хладнокровный, недосягаемый англичанин тоже. Мы оба испытали нашу первую большую страсть. Самая маленькая разлука доставляла страдания. Каждая секунда, которую мы не могли провести, прижавшись друг к другу, причиняла настоящую физическую боль.
До этого я совершенно серьезно считала себя холодной. В двадцать три года, с моим первым мужчиной, я абсолютно ничего не чувствовала, вся история была мне в тягость, если не противна. В двадцать пять, с другими мужчинами, тоже не был ничего хорошего. В двадцать девять, познакомившись с моим молодым дипломатом, я за первые полгода с трудом добилась двух робких оргазмов, и с тех пор исходила с ним от тоски.
Никогда, никогда бы не подумала, что способна добровольно проводить дни и ночи в постели с мужчиной. Именно это произошло у меня с Тристрамом. Впервые в жизни я так же страстно хотела мужчину, как он меня. К своему величайшему удивлению, я находила теперь красивыми движения любви, которые больше всего отталкивали меня раньше. Нас с Тристрамом захлестнула стихия! Это было сильнее, чем все пережитое прежде, и потрясло самые основы моего существования.
Я вдруг поняла, почему во многих культурах сексуальность священна. Она источник вечной молодости (с правильным мужчиной!). Уже после первой ночи я чувствовала себя красивее, сильнее, жизнерадостнее, чем когда-либо. Я испытывала гордость, будто с успехом выдержала труднейшее испытание.
Я могла чувствовать!
Теперь я была взрослой!
Меня так и тянуло сбежать вниз на террасу, где моя мать, тетка и несколько гостей с соседнего острова сидели за чаем с булочками, чтобы с горящими щеками, по свежим следам рассказать им все подробности последней ночи.
Испытали ли они когда-нибудь подобное? Мама? Тетя Офелия? Миссис Келлер с красивыми седыми волосами? Знакомо им это? Или я одна такая?
Сегодня я знаю, что тогда произошло. Как у многих женщин, мое тело созрело к тридцати годам, и мне посчастливилось именно в этот момент встретить Тристрама. Я упала ему на колени как зрелый плод. Он был голоден. Я хотела быть съеденной. Вот и все!
После трех ночей любви мы были в полном изнеможении. Наши сокровенные места были настолько истерзаны, что надо было сделать паузу, чтобы не изойти кровью от блаженства.
Поэтому днем мы выбрались из спальни и отправились на свежий воздух. Катались на яхте, гребли на лодке и гуляли.
Никогда жизнь еще не была так прекрасна! Погода к нам благоволила, один день был солнечней другого. И с каждым днем я все больше влюблялась в Тристрама. Все в нем нравилось мне. Его тонкие пальцы. Орлиный нос. Его нежность, доброта, благородный английский выговор. Его манера улыбаться мне и при этом задумчиво кивать головой, будто говоря: «Вот что мы натворили! Попались друг другу на удочку!»
Он умел замечательно рассказывать, с тем тонким английским юмором, который я находила неотразимым. Он любил детей, животных, растения и на все смотрел глазами Новой романтики.
— Посмотри на эту малютку, — говорил он, к примеру, и показывал на красивую маргаритку, облюбовавшую себе место на краю нашей площадки для крокета. — Ты только посмотри, как она стоит. Какая осанка! Вот это я называю самосознанием! Спорим, она считает себя самым красивым созданием во всей округе? — С тех пор я уважаю маргаритки и никогда не наступаю на них!
О редкой птице с ярким оперением, опустившейся на домик с лодками и бросившейся мне в глаза своими задорно торчащими, как щетка, перьями на голове, он заметил:
— Парень, однако, очень элегантен! Какая у него красивая прическа! Был бы я птицей, умер бы от зависти!
Мне его высказывания казались такими оригинальными, что я была готова каждый раз бросаться ему на шею. Но в Канаде не принято демонстрировать свою любовь перед другими. Целоваться прилюдно или держаться за руки считается вульгарным и плебейским.
Как я уже не раз говорила, мы, канадцы, — вежливый народ. Хвастаться своим счастьем неприлично, ведь кто-то сейчас одинок и вынужден смотреть на вас. В отличие от французов, которые осознанно выставляют напоказ свою чувственность и беззастенчиво целуются на парижских скамейках, мы прячем свои чувства в спальнях — из уважения к ближним. Поэтому я обуздывала себя, даже если это давалось мне нелегко.
Зато не существовало никаких ограничений, когда мы оставались одни. Наши любовные раны заживали на удивление быстро, и последние дни перед отъездом Тристрама мы занимались сексом утром, вечером и после обеда, когда большой белый дом затихал, розы источали особый аромат и все удалялись, чтобы вздремнуть.
