Договор на одну ночь (СИ) - Мария Анатольевна Акулова
– Из-за того, что я пою у вас, я тоже теперь шлю… – Даже договорить не выходит. Голос обрывается.
Смахиваю слезы и смотрю на дядю.
– А ты как себе думаешь? У меня ни разу не спрашивали, сколько надо дать, чтобы ты приватно спела? – Внезапное откровение выливается на голову ведром помоев. – Я разрешил тебе петь, потому что ты очень просила. Потому что тётушки за тебя просили. Но если бы я знал, что ты возомнишь из себя звезду и решишь… Нет, Лена. Нет. Нет. И нет. И речи быть не может. Ты уже учишься в хорошем университете. Получаешь серьезное образование. Этого достаточно. Ни о каких поступлениях на певицу и не думай. Я тебе запрещаю. Услышала? Спать иди и выброси из головы эти глупости. Фамилии Шамли в этой грязи не будет!
Дядя припечатывает свои слова громким ударом ладони по столу. Дальше назад летит буклет. Я рефлекторно ловлю его и прижимаю к груди. В которой, как будто, зияет дыра.
Глава 15
Лена
Тетушки правы когда говорят, что с меня всё как с гуся вода.
Я пытаюсь так жить, чтобы собственная реальность не доставляла столько боли, сколько может.
Но сегодня «стечь» не получается.
Я выхожу из кабинета дяди абсолютно поверженной. Разбитой. Уничтоженой.
Предвидела, что он будет против, но его слова ранили слишком сильно даже для толстокожей меня.
Оставив брошюру на одном из готовых к завтрашнему дню столов, я спустилась по ступенькам и пошла по набережной.
Ноги сами повели к морю. На дальний-дальний пляж.
Я знаю, что ночью здесь находиться нельзя. Но ужасно, что в мире только тут я могу почувствовать себя безопасно и достаточно от всех далеко. Только тут я могу позволить себе порыдать.
За моей спиной слышен звон бокалов и приборов, гремит музыка, смех и разговоры. Это Кали Нихта закрывается в одиннадцать, а ночные и пляжные клубы с дорогими ресторанами всё еще работают.
Здесь отдыхают достигшие успеха люди. А я… А мне положено остаться официанткой и не позорить дядю своими глупыми мечтами.
"Я всегда знал, что ты наивная, но не дура же!".
Я обнимаю себя руками, позволяя слезам скатываться по щекам, и рыдаю не в подушку, чтобы никто не услышал, а с надрывом безразличному морю.
Мне так обидно за маму с папой! Мне так обидно за себя!
Тело дрожит. Голос завтра будет хриплым. Глаза щиплет. Изображение расплывается. А я больше никогда… Я никогда-никогда больше не буду петь в Кали Нихта.
Даже если дядя преувеличил, я все равно буду чувствовать эти маслянистые взгляды иначе. Более ощутимо. Как собственный приговор.
Он не смог бы запретить мне мечтать, но как же филигранно он окунул мою мечту в дерьмо! Как филигранно меня окунул!
Не в силах справиться с очередным всхлипом, опускаюсь на корточки и закрываю лицо руками.
В груди больно. Шум прибоя ни черта не успокаивает. Ног нежным приливом касается вода.
Я смотрю на нее и понимаю, что мне хочется просто уплыть. Каждое слово забыть.
Смотрю на небо – там звезды. И мама с папой.
О чем вы думали, когда бросали меня, родители? Почему вы пристегнули меня, но не себя? Что это за любовь такая, хранить мне жизнь, но не хранить себя для моей жизни?
Мне больно настолько, что нужно на кого-то злиться. Я выбираю их.
Свою мамочку. Своего папочку. Которые любили бы меня, будь они живы. Которым я показала бы этот буклет и увидела в глазах восторг. Даже если они бы, как дядя, за меня переживали, все равно поддержали бы. Потому что так должно быть. Так, а не…
Слышу громкий свист.
Этот звук с недавних пор ассоциируется у меня с одним конкретным человеком.
Резко встаю и разворачиваюсь.
Вижу мужской силуэт, ловко перемахнувший через закрытую ограду пляжа. Щурюсь, пытаясь рассмотреть его лучше.
Делаю шаг назад, чувствуя нагретую жарким днем воду на щиколотках.
Мужчина в светлой одежде надвигается на меня, а я пытаюсь понять, это Темиров или…
– Девушка, ночью купаться нельзя. – Сначала слышу мягкое обращение. Потом пульс достигает нового пика. Это не Андрей Темиров. Даже не знаю, почему первым я подумала о нем. Это… Староста Петр.
Вспышкой во мне загорается огромный стыд за слабость, быстро тру щеки, пытаясь скрыть следы преступления. Стереть и высушить слезы. Вернуть самообладание.
А он все приближается и приближается.
– Я не буду купаться! Я просто… На море посмотреть.
Оправдываюсь запоздало, но он уже не тормозит.
Чем ближе подходит – тем лучше я его вижу. А он, в свою очередь, лучше видит меня.
Тоже щурится. Всматривается в лицо серьезно, игнорируя мою попытку улыбнуться. Я впервые хочу, чтобы он меня не узнал. Но…
– Лена Шамли? Что ты тут забыла? Время позднее.
Он смотрит на часы. А во мне эта наша греческая «забота» вызывает желание волком выть. Я совершеннолетняя и вменяемая. Я не должна бежать домой только потому, что кому-то время кажется поздним.
Но я знаю, что злюсь не на Петра.
– Дышу морем. Просто.
Когда староста Понтеи останавливается в коротком шаге от меня, смотрю мужчине в лицо. Он смотрит в ответ.
Не знаю, замечает ли в темноте следы от влажных дорожек. Слипшиеся ресницы. Припухшие веки. Надеюсь, нет. Но и оторваться от задумчивых глаз долго не могу. Слышу громкий гул, сменившийся трек, бросаю взгляд на открытую террасу одного из лучших пляжных клубов побережья.
Там под клубные треки пляшут и девушки, и мужчины. Всем всё можно.
Там и Петр был, я думаю.
– Концерт какой-то сегодня? – Спрашиваю, пытаясь избавиться от зудящего на коже внимания.
– Да. А ты не ходишь?
Нет, конечно.
Мотаю головой.
В места разврата меня никто не пускает. Да и билеты на звезд стоят слишком для меня дорого. Ну и… Некогда.
– Глупый вопрос задал. Тебе незачем. Ты сама поешь не хуже.
Конечно же, несознательно, но Петр возвращает себе мое внимание замечанием, которое сегодня звучит жестоко.
Дыра в груди снова отзывается сочной болью.
Не надо мне врать. Льстить не надо. Отращивать крылья, чтобы потом дядя их с хрустом ломал.
Но вслух сказать все это я
