Игры судьбы - Любовь Матвеева
пришла в какую-то деревню на пол-дороге, в окнах уже зажигали свет. Постучала в крайнюю избушку, попросилась переночевать. Не помню – накормили ли, а ночевать оставили, утром пошла дальше. Пришла к сестре Дусе, мы с ней родились в один день, поэтому обеих и назвали одинаково —
Евдокиями. Она была старше меня на десять лет, замужем за Иваном Ефимовичем Колдобиным, имела трёх детей. Мать с младшими детьми в это время жила у неё, старший брат работал пожарником.
У сестры была большая изба. В горнице стояли сундуки с тряпками, плательный шкаф, старинное трюмо, комод, венские стулья и материна кровать. На окнах много комнатных цветов – иранки (герань), вьюн (плющ), фигус (фикус), комната светлая! По-городскому жили… Хоть и было мне уже восемнадцать лет, а с парнями я не дружила. Одна была мысль – как закончить школу? И снова поехала, на этот раз – в Томск, нанялась в няньки.
Мой новый хозяин был учёный, а жена его малограмотная. У них было двое детей. Днём хозяйка – тётя Соня – ходила в шестой класс, в школу для взрослых, а вечером ходила в школу я. В одну зиму закончила два класса – второй и третий.
Потом перешла к другим хозяевам – Овчинниковым. Михаил Иванович был старшим техником радиоузла, Таисия Гавриловна – юрист. Передо мной у них старушка работала, ей они отказали. Хорошие хозяева, добрые. Я дружила с одной девушкой, Полиной. Когда стирала, она приходила
посидеть с детьми. Однажды хозяйка приезжает с работы и спрашивает:
– Я Герочке (пятилетнему сыну) кольцо золотое давала поиграть. Где оно? – это был гром среди ясного неба, хоть бы она меня предупредила!
– Не знаю, – говорю, – не видела! – везде искали, даже на помойку ходили – не нашли. Я плачу, расстраиваюсь. Хозяйка пошла на биржу, где домработницы на учёте стояли, нажаловалась. Меня вызвали, стыдили:
– Хозяева вам доверяют, надеются на вас, а вы что делаете?
Я опять плачу, клянусь, что не видела колечка, а что Полина была – забыла сказать, вылетело из головы! Так тяжело было чувствовать себя без вины виноватой, что я как-то взяла за печкой, в общем коридоре, верёвку, и пошла на чердак – хотела задавиться. Да, видать, не судьба была – какая-то
женщина там бельё развешивала. Вернулась я, хозяйка уже и сама не рада. Стала за мной приглядывать, стала разговаривать, мы помирились.
Я продолжала учиться, а тут приходит письмо из дома – мама умерла. Сижу в школе, слёзы на тетрадку капают. Учитель пожилой был, подошёл:
– Ты что плачешь?
– Мама умерла!.. – пожалел он меня, а я ещё сильнее расплакалась.
Закончила школу с отличием. Началась война, снова поехала в деревню.
Матери нет – что мне там делать? И учиться хотелось дальше, и к городу привыкла. Если бы хоть специальность какую иметь… Опять поехала в Томск, иду по Ленинской, ищу счастья. Вижу – Зойка навстречу, одноклассница, поступила в школу медсестёр:
– Пойдём, может, и тебя возьмут! – взяли, дали место в общежитии. Много девушек было с Нарыма – дети сосланных родителей. Получали мы паёк – 200 г хлеба в день и один талон на столовую, впроголодь жили. Должны были учиться два года, а мы и года не проучились, выдали нам дипломы. Пять девушек сразу мобилизовали в армию, а мы стали работать в Томском Военном Госпитале № 334, ухаживали за ранеными. Жили в бывшей лаборатории восемнадцать человек.
Мне было уже двадцать три года, когда я придумала замуж выйти. Был у нас в госпитале киномеханик, некрасивый, женатый. Я его «Петром Первым» называла – Пётр Ананьев, жена его бросила. Стали мы жить с ним в радиоузле, спали на диване, готовили на плитке. После первой ночи я его возненавидела, однако жили мы четыре месяца. Потом его жена приехала в Батурино и отдала его матери их общего сына, сын был больной, рахитик. И говорит мне Пётр:
– Давай моего сына заберём у матери!
Отвечаю:
– Как я его буду воспитывать, если нет у меня к нему материнских чувств? – ушла от него назад в общежитие, а он уехал. Война закончилась, я продолжала работать в госпитале. Как-то положили к нам в отделение молоденького солдатика с бронхитом, рыженький блондин. Понравился он
мне, Павел Черников. Я с ним поласковей – он и втрескался в меня! Вышел из госпиталя, мы продолжали встречаться – в кино вместе ходили, иногда в общежитие заходил. Два года с ним встречались!
А тут Яков Демьяныч предложил мне стать его женой, я согласилась. Говорю Павлу, рыжему-то:
– Я замуж выхожу!
– Что тебя заставило?
– Возраст, мне ведь тридцать два года, а тебе всего двадцать.
У него слёзы прямо по шинели побежали. Был он сирота, с сестрой жил. И мне горько – любила я его, но больше мы не виделись.
А Яков Демьяныч Шевелёв мне давно известен был – он работал рабочим в нашем же госпитале, от скуки на все руки. Был женат, имел двоих детей, прошёл всю войну, много наград и… здорово пил. Когда он с войны вернулся, жена ему сказала:
– Жить я с тобой буду, а спать – нет! – и продолжала встречаться с другим. А ему уже около сорока лет было. Предложил мне замуж за него идти, я ему говорю:
– Вы же пьёте!
– Даю честное партийное слово – брошу! – я поверила, уехали мы с ним на Ангару, к его сестре, в рабочий посёлок Макарьево. Я стала работать на пристани в медпункте фельдшером, Яков Демьяныч – заведующим базой. На тридцать пятом году родила дочь, на тридцать восьмом – сына. Пить водку муж не бросал, пока не стала его хватать кондрашка, приступы одышки одолели. Вот тогда только он испугался, действительно бросил пить, переехали мы жить в Петропавловск.
Муж был эрудированным человеком, хоть грамоты ему, конечно, не хватало, и пристрастился он уже на пенсии к литературному труду, картины писал. Публиковался в газетах, писал стихи, осмысливал политические события в мире, вёл дневники, писал рассказы, повести. Талант у него был всесторонний, да поздно за ум взялся. Мужчины же, как дети, не понимают, что водкой увлекаться – укорачивать себе жизнь. Поздно он понял, как много в жизни интересного, мог бы по другой дороге пойти! Наверное,
