Я тебе больно (СИ) - Чарли Маар
"Папа умер. Дочка, позвони".
На миг, один короткий миг я теряю ощущение реальности происходящего. Сколько прошло с того момента, как он попал в больницу? Я ведь знала, что он умрёт. Ждала этого момента, но всё равно реальность ускользает, будто в моей жизни такого не могло случиться.
Большую часть жизни я молила бога, чтобы его не стало, и вот, наконец, это случилось. Это ведь случилось?
Музыка в клубе начинает звучать как через толстый слой ваты, люди превращаются в одну сплошную пёструю мазню, а пол под ногами будто проваливается.
"Дочка, ты позвонишь?!"
Я прикрываю глаза. Всего на секунду. Сглатываю, чувствуя, как слюна проходит по гортани, как тяжёлый камень и оседает где-то в животе.
— Асти, ты в порядке? Асти? Ау? — в реальность меня возвращает голос Дины.
Резко распахиваю глаза и вижу перед собой руку соседки. Она щёлкает пальцами, пытаясь получить от меня реакцию.
Мы уже дошли до столика. И все девчонки недоуменно уставились на меня, хлопая глазами.
— Что с тобой? Нормально всё?
— Я… Мне надо отойти… Позвонить… — показываю девчонкам телефон. — Это срочно.
— Понятно, — кивает Дина. — Туалет там, если что! — показывает рукой на небольшую лестницу, ведущую вниз.
— Возьмите мне кофе, — кричу девочкам прежде, чем направиться к лестнице.
Глава 27
Асти
Руки дрожат, когда, стоя перед большим зеркалом в туалете, я набираю мамин номер. Гудки отсчитывают секунды между двумя реальностями, которые объединятся в единое целое, как только мама подтвердит слова о смерти отца. Будто она может сказать что-то другое. Будто я ещё могу услышать, что это неправда. Что врачи ошиблись. Или то сообщение мне вообще показалось.
Но громкий всхлип в трубку подтверждает то, что его больше нет.
Чудовище умерло.
— Дочка… Папа умер… Мне так плохо… — она рыдает.
А я молчу.
Я не могу ничего сказать.
— Я с ним всю жизнь… Как я дальше без него буду?
Смотрю на своё отражение. Мне кажется, что оно трескается на части.
Мне вообще не должно быть больно. Не должно. Я, наконец, похороню того, кто испортил мне жизнь. Кто был монстром и чудовищем. Кто никогда меня не любил.
Но мне больно.
Я хороню отца, которого на самом деле у меня никогда не было. Который своей больной зависимостью и жестокостью отобрал у меня мать, семью, детство. Из-за которого я долгое время считала себя недостойной самых посредственных вещей. Из-за которого я до сих пор не знаю, каково это, когда тебя по-настоящему любят.
— Как ты будешь без него, мам… Да нормально ты будешь. Гораздо лучше, чем с ним…
— Как ты можешь так говорить, Настя? Ну неужели в тебе нет ни капли сострадания?
— К нему? Нет.
— Так хотя бы ко мне прояви немного жалости. Поддержи в трудный час.
Да я только этим целую жизнь и занимаюсь. Поддерживаю. Спасаю.
А меня кто-то поддерживал в трудный час? Хоть раз. Всего раз.
— Насть, не молчи. Ты приедешь на похороны? Это ведь папа твой.
Я зажмуриваюсь.
— Прости, мам… Но у меня работа.
— Это всего один-два дня. Нужно всё подготовить. Ты что, хочешь, чтобы я с Димой одна прощалась? Соседи косо смотреть будут. И здоровье у меня уже не то. Надо поминки делать. Место на кладбище надо… — она снова всхлипывает. — Денег столько надо, Настя. Дом отдать придётся… кредиторам… Я что, на улице останусь?
Мне хочется сказать, о чем она думала, когда деньги ему давала? Когда дом закладывала? Мне хочется спросить, а почему мнение соседей не беспокоило её, когда он её бил, меня бил, когда орал и деньги просаживал?!
— Я на части, мам, разорваться не могу. И деньги зарабатывать, и тебя поддерживать.
— Но в тяжёлой жизненной ситуации, дочка, на кого мне рассчитывать кроме тебя?
— Ты в тяжёлой жизненной ситуации из-за него, мам.
— Я прошу тебя меня поддержать! Очень прошу. Я не хочу без жилья и денег остаться. И Диму одна хоронить не хочу, — снова ревёт, из-за чего мне по рёбрам бьёт проклятое чувство вины.
Распахиваю веки и смотрю на свое отражение снова, только теперь вижу в нём маму. Маленькая и хрупкая, вечно с поникшими плечами. Я так всегда в ней нуждалась. Так старалась защитить. Ждала, когда она выберет меня.
— Я не приеду на похороны, мам. По деньгам… будет видно, когда я смогу что-то перевести.
— Но мне не на что хоронить отца! Не на что жить дальше! Ты что, меня бросаешь?
— Я не бросаю. Просто озвучиваю свои силы и возможности, которые не безграничны.
— Нет, ты меня бросаешь! Бросаешь в тяжёлый момент! Ты отказываешься хоронить отца…
— Он мне не отец! Он никогда не был отцом! Никогда!
— Что ты такое говоришь?! Пусть он дурак, но папа любил тебя, Настя!
— Нет. Не любил. И тебя он не любил. Он любил бухать и проигрывать деньги. Вот, что он всегда любил. И не называй его моим папой. Я от этого человека давно отреклась!
— Может, ты тогда и от матери отречешься? Может, одну меня оставишь? Будешь жить своей жизнью, и потом и на мои похороны не приедешь? Столько проблем, я их как одна потяну, Насть?
— А я их как потяну?!
— Так ты молодая! И работаешь в Москве!
— Я пашу, мам, не для того, чтобы всю зарплату за долги этого подонка отдавать!
Всхлипывания в трубке усиливают чувство вины за собственные слова, но если я не скажу, то так и буду расплачиваться за то, в чем не виновата.
— Я не буду возвращать долг. Не буду ради этого брать кредит. Не буду ложиться под кого-то, чтобы тебя спасти. Я не буду идти против собственной морали и своих ценностей, чтобы разрести грязь, которую натворил этот ублюдок, и которую ты помогла ему натворить! Отдавай дом. Живи в общежитие. Устройся на работу! Я сделала уже достаточно! Достаточно, мам!
Тишина.
Вот, что я слышу сначала.
А потом короткий вздох. Еле слышный.
— Дочка, да я же никогда ничего такого… ужасного делать не просила… Я не… Настя… Ты меня прости… Прости. Я, наверное, пойду… Что-то плохо мне… Ничего мне не надо, дочка. Ничего. Я даже больше не буду ни звонить, ни просить. Ты права, Насть. Права. Прости. Ещё раз прости. Ты будь счастливой. Будь счастливой.
Вызов прерывается.
Я убираю телефон от уха и смотрю на погасший экран.
Кто-то заходит в туалет. Рядом со мной раздаются весёлые женские голоса. Но мне всё равно.
Я так и
