Сердце убийцы - М. Джеймс
Гриша баловал меня, и мне нравилось проводить с ним время, он красноречив и умен, с ним легко поддерживать беседу, и он интересуется моей областью знаний... или, по крайней мере, делает вид, что интересуется. Но Левин другой.
Для человека, чьи руки, вероятно, покраснели бы, если бы я могла видеть всю пролитую им кровь, он производит впечатление освежающе… нормальным. Почти веселым.
Когда я проснулась раньше, я не представляла, что буду есть еду в номере в постели с ним, смеясь над популярным комиком, пока мы поглощаем еду.
— Это превосходно, — говорит Левин, откусывая от своего бургера. — Я не могу осуждать твой выбор.
— Ты что, не ешь здесь? — Я смотрю на него. — Я знаю, это не первая твоя ночь здесь.
— Обычно в баре. И никогда не ем так. — Левин тянется за одним из липких куриных филе, искоса поглядывая на меня. — Хотя я уверен, что Гриша хорошо кормил тебя.
— Так и было. — Я откусываю от собственного бургера, подавляя непроизвольный стон. Это одно из лучших блюд, которые я когда-либо пробовала, его насыщенный вкус обжигает мой язык, сыр острый на фоне сладости джема и мясного вкуса бургера, а булочка свежая. Картофель фри не менее хорош, тонкий и хрустящий, мой любимый, с сыром пармезан, пропитанным трюфельным маслом и лимонным соком снаружи. — Впрочем, это одно из лучших гостиничных блюд, которые я когда-либо пробовала.
— Это лучший отель в Москве. — Левин откусывает еще кусочек нежной курицы. — Мне она нравится почти больше, чем бургер. Просто немного острая.
— Я ее еще не пробовала. — Я тянусь за еще одним картофелем фри и поднимаю глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как Левин, протянув вилку, поднося к моим губам последний кусочек нежной медовой шрирачи.
Автоматически, прежде чем я осознаю, что делаю, я беру его. Мои губы смыкаются на липком кусочке, горячий и сладкий вкус сразу наполняет мой рот, и мои глаза встречаются с глазами Левина, когда я слизываю каплю меда со своих губ.
— Восхитительно, — говорит Левин, его голос внезапно понижается на октаву, и что-то пульсирует глубоко внутри меня.
Я отдергиваюсь, хватаю салфетку и вытираю губы.
— Это действительно вкусно, — выдавливаю я, отказываясь снова смотреть на него. Я чувствую, как мое лицо краснеет по причинам, которые не имеют ничего общего с остротой блюда, и я чувствую, как у меня перехватывает дыхание.
Я не думаю, что он сделал это нарочно. Я не могу представить, что он это сделал, в этом нет смысла. Левин соблазнительно кормит меня кусочком курицы – это самое далекое от реальности, что я могу себе представить. Но я не могу отрицать, что сейчас в воздухе витает напряжение, которого раньше не было. И я чувствую, как от него тоже веет этим, когда он старательно возвращается к поеданию своего бургера, не отрывая глаз от экрана телевизора перед нами.
Я не могу отделаться от мысли, что он думает о том же, что и я: что на несколько минут мы перестали быть похищенной девушкой и ее похитителем, ужинающими в комнате, в которой он держит ее в плену. Мы были просто двумя людьми, которые веселились, ели глупо дорогую еду в мягкой белой постели, смотрели телевизор и смеялись вместе. Если бы мы были обычной парой, мы бы после этого убрали посуду, и Левин собственноручно слизывал бы мед с моих губ, укладывая меня обратно на толстое, мягкое белое одеяло, расстегивая пояс моего халата, прежде чем…
Я изо всех сил отгоняю эту мысль. Я не могу продолжать думать о нем таким образом, я говорила себе это раньше. Он красив, это правда. Кажется, в нем больше глубины, чем он показывает, и он, кажется, является или хочет быть, порядочным человеком по своей сути. Но это ни на йоту не меняет наших обстоятельств. И это не делает его менее опасным для меня и единственного человека, который у меня остался, и которого я по-настоящему люблю.
Левин встает с кровати, ставит пустую тарелку на тележку и тянется за дорогой бутылкой водки. Он бросает два кубика льда в один из стаканов, наливает туда водку и, поднеся стакан к губам, делает большой глоток. Он оглядывается, ловит выражение моего лица и ухмыляется.
— Ты только что сказала, что мне нужна еда, чтобы закусить, а не то, что мне нужно совсем бросить пить. И, кроме того, жена, ты заказала водку.
Я замираю, глядя на него. Жена. Я сказала так портье, но это была именно шутка, пытаясь задеть его за живое, но сейчас я чувствую себя по-другому, слыша, как это слово слетает с его губ, слегка разбавленное напитком, особенно после того, как минуту назад он скормил мне последний кусочек своей курицы.
— Тебе не следовало меня так называть, — говорю я ему, отодвигая тарелку. Я сыта, и даже если бы не была, у меня внезапно пропал аппетит.
Он пожимает плечами, делая еще один глоток.
— Ты сама себя так назвала раньше. — Он протягивает руку, чередуя потягивание напитка с уборкой тарелок с кровати, складывает их на тележку и выкатывая ее в коридор. Когда он возвращается, в руках у него бутылка водки и еще один стакан.
Он протягивает его мне, и я качаю головой.
— Нет, я думаю, мне, вероятно, следует оставаться трезвой. — Я тянусь за пультом, выключая телевизор. — И нам, вероятно, обоим стоит немного поспать. Думаю, моя голова чувствует себя достаточно хорошо, чтобы я снова могла заснуть.
Я откидываю одеяло, поправляю несколько подушек, а когда снова поднимаю взгляд, вижу на себе ледяные голубые глаза Левина, наблюдающие за мной.
— Ты совсем не такая, как я ожидал, Лидия Петрова, — тихо говорит он. А затем, не говоря больше ни слова, он выключает основной свет в комнате, оставляя только слабый отблеск лампы у кровати, подходит к дивану и растягивается на нем, все еще полностью одетый, с бокалом водки на груди.
Я тоже забираюсь в постель и выключаю свет, мое сердце бьется слишком сильно, чтобы я могла сразу заснуть. Вместо этого я просто лежу, глядя на фигуру Левина на диване в темноте, слабо освещенную уличным светом, проникающим через окно.
