Нетронутая дьяволица - Регина Романова
Он уходит, оставляя Мими в негодовании — она приоткрывает рот, желая что-то сказать, но не решается. Мы больше не разговариваем, ложимся спать, каждая в своих мыслях, и, даже если бы я очень хотела, не позволила бы себе расспрашивать её после столь неожиданного признания Люцифера.
Азарт
Не все люди открываются, отдавая. Кто-то подпускает к себе только после трёх шагов навстречу.
Утро начинается с оглушающего будильника, трёх полных стаканов воды, выпитых практически залпом, и ужасной головной боли. Шипящая белая таблетка аспирина становится надеждой на улучшение состояния, но нисколько не помогает.
Мими, сладко спящая в своей тёплой кровати, накрыта мягким пледом и крепко обнимает подушку. Она тихо посапывает, и мне очень хочется оказаться на её месте, но сейчас это невозможно. Я завистливо смотрю на Мими, цокнув языком и вновь схватившись за голову.
«Так крепко спит, аж бесит!»
Стягиваю с неё одеяло, чтобы разбудить на занятия и расспросить о том, что было ночью, — или чтобы не чувствовать себя столь обделённой, — но она лишь хнычет и издаёт измученный стон.
— Вики, отвали, — бормочет она, даже не пытаясь вернуть одеяло — сон, видимо, гораздо важнее тепла. — Я никуда сегодня не иду, и тебе советую.
— Ага, — саркастично отвечаю я и, нехотя сжалившись, отдаю ей одеяло. — Мне со стипендией только бы прогуливать.
Мими больше ничего не говорит — сон одолевает её, и я кое-как борюсь с желанием лишить её пледа вновь. Вместо этого я лишь неохотно складываю тетради в рюкзак, не забывая время от времени издавать протяжные зевки.
На занятия я иду без прежнего энтузиазма — да уж, праздновать что-то за несколько часов до учёбы, очевидно, не лучшая идея, но, если я не хочу слететь со стипендии, прогуливать нельзя. «Я пропустила слишком много веселья, чтобы сейчас так просто отказаться от этого», — с усмешкой думаю я о своих потерях ради стипендии, вспоминая, с какой искренней грустью приносила в жертву практически каждую вечеринку за последние полгода.
По расписанию первой должна быть история кино, но профессор, на удивление, задерживается. Я вновь сижу за партой одна, а хвалёного Асмодея так и нет. Что ж, либо у него что-то случилось, либо он предпочитает сон. Не могу отрицать, что я жду, когда он придёт хотя бы на одно занятие — мне было бы действительно интересно посмотреть на того, кого похвалил Сэми, и в частности на того, кто является лучшим другом Люцифера. Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты, — верно?
Слышу, как позади меня шепчутся Лора и Энди — это, впрочем, неудивительно, они делают это абсолютно всегда, заставляя меня всё время оборачиваться назад и недовольно просить перестать, но на просьбы они, конечно, не реагируют. Ложусь на парту, кажущуюся сейчас особенно удобной, и закрываю глаза, положив под голову руки. Не знаю, сколько времени нахожусь в такой позе, но прихожу в себя только от знакомого голоса, эхом прозвучавшего в голове, отчего изначально создаётся ощущение, словно всё происходящее — сон.
— Добрый день, — здоровается она, и я не верю своим глазам, видя мамино лицо. Я так и не позвонила ей, не узнала, что произошло, а сейчас она невозмутимо стоит передо мной, держа в руках папку с бумагой. — Меня зовут профессор Ребекка, и с этого дня я буду преподавать у вас историю кино.
Я не знаю, как реагировать и что я должна чувствовать в этот момент, и просто хлопаю округлёнными от удивления глазами. Она тоже замечает меня, но задерживает на мне взгляд не дольше, чем на ком-либо другом, убрав пшеничную прядку волос с лица. Так, словно я означаю для неё ровно столько же, сколько и остальные в этой аудитории!
Моему негодованию нет предела — это сюрприз? Тогда, мамочка, он совершенно не удался! Несомненно, я знала, что мама окончила этот же ВУЗ и этот же факультет, — отсюда и моя любовь к режиссуре — но откуда мне было знать, что она может решить преподавать здесь, не предупредив меня?
На занятии она ведёт себя точно так же, как и всегда, оставаясь серьёзной и ни на секунду не давая понять хоть кому-то, что в аудитории находится её дочь. Честно признать, я часто задумывалась: испытывает ли она хоть иногда какие-то чувства, или они вовсе чужды для неё? В отличие от порой чрезмерно эмоционального отца, переживающего о любой царапинке на моём детском теле, мама всегда подходила к ситуациям с холодным разумом. Для меня всегда было приятным удивлением, что они остаются вместе спустя столько лет, строя счастливую и крепкую семью независимо от совместимости характеров.
Бесконечный поток вопросов о том, как она вообще здесь оказалась, лезет в голову, практически не давая мне возможности отбиться от них, и Энди попадается под горячую руку, когда прерывает мои мысли, решив, что это идеальный момент для того, чтобы попросить ручку. Интересно, зачем тебе, идиот, ручка, если нам пока не было сказано что-то писать?
Лекция, по ощущениям, длится бесконечно, и я действительно устаю от неё, несмотря на то, что несколькими часами ранее скучала по голосу мамы и хотела вновь его услышать. Облегчение наступает лишь тогда, когда она произносит последнюю фразу и показательно захлопывает свои конспекты:
— На следующее занятие подготовьте, пожалуйста, доклады о редко встречающихся жанрах кино в начале двадцатого века и их влиянии на современное киноискусство, — говорит мама, встретившись с недовольными возгласами. — Спасибо за внимание, хорошего дня, — она игнорирует всеобщее возмущение, словно ничего не заметила.
Все расходятся, прощаясь с ней, а я остаюсь по очевидным причинам.
— Ничего не хочешь сказать? — спрашиваю я, подойдя к маминому столу, когда она складывает свои бумаги обратно в папку.
— А должна? — она вновь делает вид, что ничего не произошло, вновь не показывает ни
