Запретные навсегда (ЛП) - Джеймс М. Р.
Мертвая женщина еще ходит или, в моем случае, сидит.
Пузырь истерического смеха срывается с моих губ. Когда я вглядываюсь в тусклый желтый свет за моей камерой, и внезапно осознаю, что там стоит силуэт. Я отскакиваю назад, мое сердце бешено колотится, когда я забираюсь обратно на койку. В этот момент фигура выходит на свет, ближе к решетке, и я с холодным ужасом понимаю, что это та же самая женщина, которая ворвалась в комнату сегодня утром.
Я почти уверена, что это она. В тот момент я не смогла составить о ней большего, чем просто впечатление, как бы сильно я ни была напугана. И все же я узнаю ее нежное личико в форме сердечка, медово-светлые волосы, каскадом обрамляющие его, голубые глаза и розовый рот в форме бантика. Она изысканно красива, кукла в человеческом обличье, стройная и совершенная во всех отношениях, одета в узкие черные брюки-сигаретки и шелковую блузку с золотыми пуговицами и рукавами, закатанными до локтей. В ушах у нее сверкают бриллиантовые запонки в тон солитеру, свисающему с выреза блузки, на ногах черные туфли на острых каблуках, острых и высоких.
Никто никогда не выглядел так, словно ему здесь самое место. Она молча рассматривает меня по другую сторону решетки, ее ледяные голубые глаза пристально смотрят на мое лицо, и я внезапно чувствую себя явно неуютно, как будто она видит во мне что-то, о чем даже я не подозревала.
— Как долго ты там стоишь? — Выпаливаю я, впиваясь пальцами в бока.
— Достаточно долго. — Голос женщины с сильным акцентом, музыкальный, но со слабой хрипотцой, как будто она курит сигареты, когда выпивает. — Кто тебе снился? Любовник, я полагаю, судя по румянцу на твоих щеках.
Я чувствую, что краснею еще сильнее, горячий румянец, который прилип ко мне после того, как сон стал глубже.
— Кто ты такая? — Требую я, моя склонность к вежливости полностью уничтожена ситуацией, в которой я нахожусь. — Что ты здесь делаешь, смотришь, как я сплю?
Женщина поджимает губы и протягивает руку, чтобы обхватить пальцами решетку. Я поражена, что она готова к ним прикоснуться. На ее правой руке сверкают золотые кольца с бриллиантами, а ногти с идеальным маникюром покрыты бледно-розовым лаком, который только подчеркивает, насколько мало ее места в этом сыром, грязном месте страданий.
— Меня зовут Наталья, — тихо говорит она, ее голос раскатисто произносит гласные. — Я твоя сводная сестра, Саша.
Требуется некоторое время, чтобы до меня дошло, о чем она говорит. Это не имеет смысла. Я не могу свыкнуться с этой мыслью, хотя и признаю, что законнорожденная дочь, возможно, одна из немногих, кого Обеленский не пристрелил бы на месте за то, что она ворвалась в его кабинет и разговаривала с ним таким образом.
— Я тебе не верю, — выпаливаю я, все еще крепко держа себя в руках. — Я не…
Я не хочу думать о том, что у него была дочь, о которой он заботился, которая росла в привилегиях и роскоши, в то время как я голодала в приемных семьях, хотя логическая часть моего разума прекрасно понимает, что иметь отцом Обеленского, вероятно, не стоит никаких материальных удобств.
— Ты не обязана мне верить, — мягко говорит Наталья. — Но кто еще попытался бы помешать ему застрелить тебя? Никто в Москве не знает, кто ты, Саша. Не хочу показаться жестокой, но это никого не волнует.
— Кроме тебя, очевидно. Почему? И откуда ты знаешь, кто я? — Требую я, уставившись на нее. — Я не понимаю.
— У меня есть свои способы выведать секреты моего отца. — Она улыбается, ее розовый ротик кривится в ухмылке. — Особенно когда я слышу, что в его камеру доставляют молодую и симпатичную девушку. Мой отец во многих отношениях плохой человек, но это не входит в число его склонностей. Те, кто желает ему зла, знают, что лучше не посылать молодых женщин соблазнять его выдавать свои секреты. Значит, ты не пойманный шпион. — Она пожимает плечами. — Я знаю и другие вещи, которые помогли мне собрать все воедино. Как только я поняла, что он задумал, я должна была попытаться остановить его. У тебя нет реальной причины умирать, и я думаю, мой отец знает это. Он просто одержим незаконченными делами. Но ты… лишний предмет, который никуда не ведет, и я пыталась заставить его понять это.
— И… сработало ли это? — Я все еще не до конца понимаю, как все это связано, или как Наталья во всем разобралась, но я чувствую проблеск надежды в своей груди, как бы я ни старалась подавить его, прежде чем он сможет вспыхнуть.
Уголки рта Натальи опускаются вниз.
— Он не захотел прислушаться к доводам разума, — признается она, и внезапно меня охватывает холодная пустота, даже хуже, чем это было раньше, поскольку она гасит этот крошечный огонек надежды. Это заставляет меня жалеть, что у меня вообще не было этого момента. — Возможно, у нас есть немного времени и… — Наталья смотрит на меня с сочувствием, и мой желудок сжимается.
Не делай этого. Не позволяй себе снова надеяться. Не слушай ее. Она змея в саду, и ничего больше. Насколько тебе известно, она была послана, чтобы мучить тебя. Все это может быть какой-то уловкой, чтобы сделать ситуацию еще хуже. Я никогда не была подозрительным или параноидальным человеком, но я чувствую, как это растекается по моим венам, заставляя меня чувствовать себя больной. У меня нет причин доверять ей, нет ничего, что давало бы мне уверенность в том, что она говорит правду.
— Что ты имеешь в виду? — Натянуто спрашиваю я, чувствуя, как слова застревают у меня в горле. — Отсюда не выбраться, охранники…
— Говори потише, — предостерегает Наталья, ее собственный голос звучит тихо и хрипло. — Наш отец, очень занятой человек, Саша, и тот, кто склонен погружаться в свою работу. Теперь, когда ты снова вне его поля зрения, и пока он верит, что ты в безопасности за решеткой, он будет считать, что ты здесь для того, чтобы он нашел время убить тебя, когда это снова придет ему в голову.
— Это… ужасно. — Слова вырываются шепотом, и я чувствую себя холоднее, чем когда-либо. Это заставляет меня чувствовать себя животным, попавшим в капкан, ожидающим, когда придет охотник и закончит работу, когда ему захочется, без какой-либо срочности с его стороны и без какой-либо свободы действий с моей.
— Я хочу помочь, — тихо говорит Наталья. — У тебя нет причин умирать из-за его гордости или одержимости. Но я не могу сделать это одна. — Она поджимает губы. — У меня есть некоторый доступ. Несколько трюков. Но мне понадобится помощь, только ты и я не можем пытаться вырваться отсюда и добиться успеха.
— Я не знаю, что я могу здесь для тебя сделать. — Я натянуто машу рукой в сторону остальной части моей камеры. — У меня ничего нет. Я ничего не знаю. Я вообще узнала о том, что Обеленский мой отец, только пару недель назад. Это гребаный кошмар. — Последние слова вырываются на выдохе, и я впиваюсь зубами в нижнюю губу, изо всех сил стараясь не расплакаться.
— Мне нужны имена, — мягко говорит Наталья, наклоняясь ближе. — Любой, кому ты небезразлична, кто, возможно, захочет помочь, с кем я могу попытаться связаться. Назови мне эти имена, и я попытаюсь связаться с ними, Саша. Мы составим план, и…
Этот пробирающий до костей холод и всепоглощающая паранойя снова наполняют меня. Я отодвигаюсь, сама того не желая, отодвигаясь еще дальше на кровати, как будто так я могла увеличить расстояние между ней и мной. Ее послали сюда, чтобы выяснить, кто укрывал меня все это время, думаю я с болезненной уверенностью, мои глаза расширяются. Обеленский подстроил это, чтобы добраться до Виктора, получить доказательства. Если я что-нибудь скажу, это подвергнет опасности всех их и всех, кто находится на их орбите.
Наталья замечает внезапное недоверие и страх в моих глазах еще до того, как я что-либо говорю. Я вижу это по проблеску разочарования на ее лице и по тому, как слегка опускаются ее плечи. До всего этого, возможно, этого было достаточно, чтобы заставить меня дважды подумать, стоит ли ей не доверять, но после Арта я в ужасе от того, что снова совершу ту же ошибку.
