Ловушка для горничной - Наталья Евгеньевна Шагаева

— Присаживайтесь, — указывает на стул, ставя железный чайник на плиту. Чаи со старушками распивать я не собирался, но это необходимая процедура, иначе откровенного разговора не получится. А мне нужна подробная информация. То, чего нет в сухой статистике и фактах из выписок дел отца Василисы.

— Вы какое варенье предпочитаете? Вишневое или яблочное?

— Вишневое, — терпеливо жду, когда старушка организует чай, рассматриваю двор. На столе появляются пряники, сушки, сахар, варенье, фарфоровые чашки с блюдцами – раритет, но уютно. — Это ежевика у вас? — указываю на куст рядом с верандой. Нет, у меня есть дела поважнее ежевики, но старушку надо расположить.

— Да. Не уродилась в этом году, мало ягод. Огнёвка одолела, уж не знаю, как бороться, — отмахивается старушка. Я ни хрена не понимаю, но киваю с умным фейсом. Старушка наливает нам чаю из фарфорового чайника и, наконец, садится за стол. — Валентина Ивановна, — представляется она. Киваю.

— Валентина Иванова, расскажите мне про вашего соседа. Так сказать, дайте устную характеристику, — начинаю я.

— Так что рассказывать? У вас на него этих характеристик должно быть много. Ничего не изменилось: как был наркоманом и алкашом, так и остался. Последнее время, правда, мутные люди возле него крутятся, а так нажрётся и орет, как резаный, на весь двор. Участковый уже рукой махнул, на вызовы не приезжает даже. Вы уж разберитесь.

— Обязательно разберёмся, — киваю.

— Так, а что он натворил опять?

— Валентина Ивановна, я новый сотрудник в вашем районе и почти ничего про вашего соседа не знаю. Голые факты на бумажках мало о чем говорят. Вы мне расскажите, давно ли он здесь проживает, с кем проживает, с кем общается, чем дышит.

— Ой, сынок, я-то рассажу, достал он меня. Но учти, ничего подписывать не буду и в отделение не пойду, — строго сообщает мне.

— Только между нами, Валентина Ивановна, — киваю, улыбаясь. В этом и весь наш народ – знают много, но ничего не подтвердят, при случае никто не хочет быть крайним.

— Да что рассказывать… — бабуля шумно отпивает чая, косясь на мою чашку. Тоже пью чай, съедая ложечку варенья и вызывая одобрительную улыбку старушки. — Когда я сюда переехала, в этом доме жила Ирочка с дочкой. Этот наркоман в тюрьме сидел. Ирочка такая хорошая женщина была. Жили плохо, но она старалась, на двух работах работала, огород сажала. Васька… Дочка ее Василиса, — поясняет мне женщина, — предоставлена сама себе, но хорошая девочка, воспитанная. Другие носились по улицам, как угорелые. А Васька то огород поливает, то двор метет, то стирает, матери помогает. Денег им не хватало, конечно. Ирина зарабатывала немного, на двоих хватало бы, если бы не долги этого наркомана. Он сидит, а Ирка за его дурь платит. Сдался он ей. Ей тогда надо было с ним разводиться, дом продавать и уезжать. А она, как умышленная, ждала его из тюрьмы, передачки возила за сотни километров. Дура, что с нее взять, — отмахивается старушка.

Киваю. Представляю Василису маленькой девочкой. Мой грудной спазм прогрессирует, становится тяжелее.

— Я ей говорила, пытаясь вразумить, что такие мужики не меняются. Ну кто же меня слушал. Он, видите ли, изменился, осознал, письма ей красивые пишет, обещает, что вернется и хорошо все будет, — сжимает губы Валентина Ивановна. — Я, конечно, помогала им, как могла. За Василисой присматривала, яички домашние давала, молока от козы свежего. Чем могла в общем.

— И где сейчас его семья?

Я, конечно, знаю, где они. Ирина – на кладбище, Василиса – в усадьбе, но мне нужно больше подробностей.

— Да где… — хмурится старушка. — Вернулся этот наркоман, но лучше жить они не стали. Все то же самое: попойки, наркотики, ходили тут всякие. Не работал он совсем. Все какие-то дела. Деловой, а дочка в старых кроссовках в мороз ходила. Ирину бил страшно, бегала от него по двору и к соседям. Я милицию вызову, а она в отказ: сама упала, все хорошо. Я уже плюнула на это, — отмахивается она. — Вот и добегалась Ирина. Он ее швырнул во дворе невменяемый, она головой о камень ударилась, в больнице вроде пролежала, вышла, но после этого болеть стала сильно, работала уже мало. Ее, может, и вылечить можно было, так этому наркоману не на что, последнее из дома вынес. Снова в долги влез, ездили здесь к нему разные на чёрных машинах, рожу его поганую разбивали, а ему все нипочём. Здоровья, как у быка. И все на глазах у дочери. В общем года два Ирина болела, слегла, а этот наркоман даже скорую не вызвал, пока Васька ко мне ни прибежала. Врачей-то я вызвала, но поздно уже. Два дня в реанимации, и умерла Ирина. Бедная девочка, как она рыдала, выла, как собачонка, а папаша бухает, полный дом наркоманов, горе заливает. Я, конечно, девочку к себе забрала тогда. Испуганная вся, зарёванная постоянно и молчит, замкнулась в себе, при упоминании отца вздрагивала.

— Сколько ей тогда было? — резко спрашиваю я. Мне почему-то на месте Васи дочь своя представляется. И я начинаю себя ненавидеть за то, что посмел вообще тронуть эту девочку. Тошно. Реально начинает тошнить от себя.

— Да взрослая уже была, шестнадцать лет. Красавица такая.

— Что же полицию не вызвали, соцопеку?

— Так я вызвала. Увезли девочку. А через неделю привезли какие-то мужчины.

— Какие? — подаюсь к женщине, сжимая чашку.

— Да откуда же я знаю. Один – главный у них – высокий, темный, внешность такая… — задумывается. — Отталкивающая, несмотря на то, что машина дорогая, иномарка. После этого Василиса ко мне не прибегала, да и видела я ее нечасто. В школу не ходила. Отец сказал, на домашнем обучении. А этот на иномарке ездил часто, пакеты привозил большие, продукты, одежду девочке, технику новую в дом. Отца ее строил. Не знаю, кто он такой, может, родственник какой. Помогал.

Сука! Сжимаю кулаки, а в глазах темнеет. Что-то мне подсказывает, что не родственник это ни хрена был.

— И что же потом?

— А не знаю, года два этот мужик ездил, а потом пропал и Василиса тоже. Отец сказал, замуж она вышла, в городе живет,