Неверный муж моей подруги, часть 2 - Ашира Хаан
И совершенно права насчет Джейн Остин, которая совсем не годится для поезда. Надо было Маринину купить.
— Полегче? — спрашивает Вера.
— Да, — признаюсь я.
— Ну и хорошо, — вздыхает она. — А то ты прям как призрак выглядела. Зовут-то как?
— Светлана, — почему-то говорю ей полное имя.
— Ну что, Свет, от кого бежишь?
Я жмурюсь и мотаю головой, утыкаясь взглядом в размытый пейзаж за окном, словно пытаясь сбежать из купе, где мгновенно становится напряженно.
Не хочу ничего рассказывать.
Страшно.
— Да брось, — говорит Вера. — Я совершенно чужой человек, никому не расскажу твои секреты. А если расскажу — им будет все равно. Слышала про эффект попутчика? Поделись — станет легче на душе.
— Не станет, — вздыхаю я. — Не тот случай.
А потом… рассказываю.
Честно, не пытаясь приукрасить свою роль.
Не выставляю Полину злобной мегерой, лишившей мужика постельных радостей, из-за чего он и побежал налево.
Не выставляю Игоря абьюзером, который мечтает видеть меня босой, беременной и на кухне.
Не выставляю себя тоскующей по настоящим чувствам жертвой жестокого мира.
Честно рассказываю, как добивалась Германа, бегая за ним.
Как была согласна на унизительный трах в его кабинете и была счастлива даже от такой подачки.
И как забыла о собственных детях, увлеченная им — тоже рассказываю.
Честно так честно.
Не забываю и о том, как однажды прорвало и Германа. В тот день, что оставил мне шрам на ладони.
И как из стыдного офисного адюльтера наша связь вдруг стала стихией, от которой невозможно скрыться.
Обрываю себя на этом моменте.
Не думаю, что Вере интересны мои рассуждения о настоящей любви.
— Осуждаешь? — спрашиваю я ее.
Она сидит, опустив глаза и вертит в руках яблоко. Алое, наливное, пахнущее на все купе волшебными садами Авалона.
Какие у этой женщины еще могут быть яблоки? Уверена, у нее в огороде, сразу за шпалерами со сладким горохом прячется и фиговое дерево с плодами познания добра и зла.
— Нет, зачем? — пожимает она плечами. — Даже если бы я хотела, осудить тебя сильнее, чем ты сама — невозможно.
— Тогда почему у тебя такое лицо?
Я готова к тому, что она не ответит.
Но, видимо, эффект попутчика действует не только на меня.
— Знаешь, что я делаю в этом поезде? — спрашивает Вера.
— Что?
— Убегаю. На другой конец страны. Новая работа, новый дом, новая жизнь.
— От чего?
— От кого, Светлан, от кого… От мужа, который мне изменил.
Что-то взрывается за глазами с ослепительной вспышкой — и забывшая меня за несколько последних месяцев мигрень заходит, распахивая дверь с ноги.
— Прости… — бормочу я и сжимаю пальцами виски, этим отчаянным жестом безуспешно пытаясь загнать все беды мира обратно в ящик Пандоры. Начиная с мигрени и заканчивая всеми изменами в мире.
— Ты-то чего прощения просишь? Не с тобой же изменил, — усмехается Вера, и я вижу, какие у нее усталые глаза, когда она перестает улыбаться.
Я качаю головой, утыкаясь лбом в ладони.
Запах свежего, маринованного чеснока и мяса становится нестерпимо сильным.
До тошноты.
Сейчас. Почему вы не развелись?
Сейчас. Почему вы не развелись?
Я дышу.
С трудом, но дышу.
С помощью проводницы мы кое-как открываем окно, чтобы я могла вдохнуть пахнущий креозотом и соснами свежий воздух. Бледно-зеленый цвет моего лица постепенно сменяется розовым — об этом сообщает Вера. Проводница приносит еще крепкого чая с сахаром, но меня тошнит от любых запахов и вкусов кроме вот этого — заоконного. Если бы я выбирала Герману новые духи, я бы нашла такие, где сочетается этот тревожный запах рельсов, проложенных сквозь безлюдные просторы, и ветер свободы, напоенный ароматами дикого леса.
Мигрень сверлит дырку в черепе — насквозь. Перед глазами мелькают звезды и закручиваются спиралью, всасываясь в черную дыру.
Взгляд у Веры слегка виноватый, и от этого мне становится еще хуже.
Забавно — я и не замечала, что последние полгода была счастлива не только потому, что украла чужого мужа, но и от того, что моя старая подружка-мигрень забыла ко мне дорогу.
От этого слезы подступают к глазам.
Внутри живота сворачивается горячий комочек обиды. Словно Герман лишил меня не только себя, но и меня самой. Здоровой.
Это совпадение, конечно.
Надеюсь, что совпадение.
— Все в порядке, — говорю я Вере. — Прости, я правда в порядке.
Закрываю окно, и в купе становится намного тише — перестук колес не врывается громом в наш разговор. В моей встрепанной ветром голове пусто и звонко. Боль отражается от стенок, шипастым мячиком рикошетит и целит все время в глаза.
Мне просто перестало быть хорошо — поэтому так плохо.
Как наркоманы, даже пережив ломку, больше не получают радости ни от чего в мире.
Потому что вся радость осталась там, где были наркотики.
— В любом случае, все закончилось, — говорю я Вере, откидываясь на спинку сиденья и закрывая глаза. Так меньше болит. — Я осталась одна.
— Одна… — она усмехается так горько, что я неосторожно приоткрываю глаза и морщусь от пронзительных стрел света, втыкающихся в мой мозг. — Ты не одна, Светлан. У тебя есть муж и дети. Вот у меня вообще никого нет. А у вас с твоим любовником есть семьи. Но вы все равно ноете про одиночество.
Я пожимаю плечами, снова осторожно устраивая гудящую голову на подголовнике:
— Наверное, так. И в этих семьях выдают наш паек тепла и любви. Скудный. По разнарядке. И слишком дорогой.
— Вы настолько к этому привыкли, что даже не считаете чем-то ценным то, что вам есть, куда вернуться, — говорит она с усмешкой. Вера сидит напротив, но ее силуэт размыт, я никак не могу сосредоточиться, чтобы увидеть выражение ее лица. Она больше
