Я вернусь в твою жизнь - Маша Малиновская
— Так что мне теперь делать, Семён? — она бросается к двери, когда я уже спускаюсь по лестнице.
— Муравью хуй приделать, Зарина.
Сбегаю по ступеням, проигнорировав лифт. Хочется на свежий воздух, пока я не задохнулся в одной квартире рядом с ней.
Выбегаю и шурую к воротам во двор жилкомплекса. Понимаю, что выгляжу странно. Побитый, растрёпанный, воняю как псина подзаборная, рожа перекошена. Люди оглядываются.
Ну как есть, блядь. Зато картинка реальная — не смазанная. Отражение моей настоящей жизни.
Псевдожизни.
Квазисуществования.
Нелюбимая семья, нелюбимая работа, нелюбимая жена.
Годами задыхаюсь. Всем должен, всем чего-то обязан.
С хуя ли, а?
Как я попал в этот стеклянный кокон без воздуха? Где выход из лабиринта?
Я знаю где. Вчера я видел, как зажёгся маяк. Яркой вспышкой ослепило.
Дочь.
Туда пойду. На свет. К ней.
Всё это дерьмо в моей жизни пора сливать в сортир.
* Ярослав Нажинский - главный герой романа "Непреднамеренное отцовство" (в профиле)
24
Семён
Наши дни…
— Неужели ты очнулся, брат? — Вера смотрит хмуро. — Я думала, что всё. Пиздец тебе. Сколько не стучала — без толку. А тут появилась твоя училка и пожалуйста — разморозился.
Я вздыхаю и ерошу пальцами волосы. Хочется сжать башку, пока она сама не лопнула. По швам уже две недели трещит от мыслей.
Что делать?
Что мне, блядь, делать?
За Настю в груди горело перед операцией — чудом не выжгло.
Слава Богу, перенесла нормально.
Себя вспомнил. Как страшно было. А рядом только Вера. Мать тоже была, но она то с книгой сидела, то бесконечно отходила куда-то. А Вера рядом была.
Хромым сморчком называла, но при этом книжки читала, танк мой любимый втихаря из дома притащила, пока я после операции на растяжке лежал.
Хорошо, что сейчас медицина вперёд шагнула, и Насте не придётся несколько недель в постели провести.
— Вера, я не просто Василину встретил, — поднимаю голову, когда сестра ставит передо мной кофе, а сама прислоняется к столу бедром, смотрит на меня, постукивая ногтем по стеклу стакана с водой, что держит в руках. — Она тогда беременной сбежала. Дочка у меня, Вер, Настенька.
Сестра смотрит на меня, как на сумасшедшего, не моргая.
— Повтори, — сводит брови. Сомневается в моей адекватности?
— Дочь у Адамовны моей. Пять лет. Настя. Моя она, племянница твоя, — в груди щекотно становится. Вера молчит, а из меня как потоком слова идут. — Красивая такая! Косички эти, Вер… Только ножка у неё больная, та же фигня, что и у меня. Но прооперировали три дня назад. Успешно. Всё хорошо будет… Но я, знаешь, под операционной там, думал, с ума сойду от страха… Эй!
Вскрикнуть приходится и даже подскочить, когда в лицо мне плещет холодная вода. Стекает по шее, намочив рубашку.
— Ты нормальная, блин?! Вера!
— Какое сегодня число, придурок? — сестра поднимает бровь.
— Двадцать восьмое! Ты чего творишь?!
— Посмотри на меня, — требует.
Зараза подходит и, встав на носочки, хватает меня за подбородок, пытаясь заглянуть в глаза.
— Трезвый. Чистый. То есть, ты сейчас серьёзно?
— А ты думала, брежу? — злюсь на неё. Хочется поднять и на шкаф забросить, как я уже делал сто раз, когда стал физически сильнее неё.
— Да закрались подозрения, — отдёргивает руку. — То есть ты сейчас хочешь сказать, что уже недели две как знаешь, что у меня есть племяшка, что несколько дней назад она перенесла сложную операцию, а я об этом узнаю только сейчас?
Блин.
— Вер… прости… я что-то… потерялся во всей этой заднице в моей жизни.
Ну всё, пиздец мне. Она не только водой окатит, ещё и стакан на башке разобьёт.
— Придурок, — говорит сердито, но как-то мягко и ласково, что ли, а потом встаёт на невысокий стул и обнимает.
Внутри шарашит странный калейдоскоп ощущений. Непонятный клубок подкатывает к горлу, душит. Хочется отстраниться и уйти. Но Вера вцепляется крепко, едва ли не душит, так что приходится расслабиться и позволить ей.
— Так, — отпускает и слезает со своей подставки, которую использует, чтобы что нужно достать из шкафов, а вот теперь и меня обнимать, похоже, — ты сегодня к Насте поедешь в клинику?
— Вера, надо бы тебе ещё кое-что рассказать.
Сестра опускается на стул, кивая мне на второй. Молчит, пока я выкладываю. Про Зарину, про то, что она сделала инсеминацию, и результат пока неизвестен. О том, что я пытался поговорить с Василиной, но она не стала меня слушать. И что теперь не знаю, как отреагирует на мой приезд в клинику.
— Поехали, — говорит Вера, резко поднимаясь. — Я хочу видеть племяшку.
— Вер…
— Ты баран, Сём? Совсем мозги в консерву превратились? Девочка же ждёт тебя, ты не понимаешь? Поднимай булки, братец, давай уже, вылезай снова на свет Божий из этой развалины, в которую ты превратился. А Зарина если всё же и беременна, то ребёнка заберёшь, всё равно этой чокнутой никто родительские права не даст, у неё же кукушка съехавшая.
— Так у тебя всё просто, Вера.
— Сам знаешь, что я своего фи“непросто” по самое не хочу наелась. Так что да — теперь проще.
Через десять минут Вера уже готова. По пути мы заезжаем в большой детский магазин, покупаем подарки. Насилу удаётся её уговорить не покупать огромного розового медведя, который ростом не намного меньше самой Веры.
— Его потом как в багаже в Краснодар везти, ну? Если хочешь, я тебе такого же подарю, только не тащи его в больницу, ладно?
Вера закатывает глаза, но соглашается. Надо же.
Через полчаса мы уже в клинике. На ресепшн я объясняю, кто я и к кому приехал, пропускают без проблем. Мы с Верой поднимаемся на нужный этаж и проходим к палате. Когда, постучав, входим, Василина встревоженно поднимается из кресла у койки и замирает, глядя на нас.
— Привет, Настя, — Вера долго не думает. Машет рукой Адамовне, и тут же направляется к замершей полусидя в кровати девочке. — Я твоя тётя Вера. Твой папка сказал, ты хочешь научиться танцевать?
— Хочу, — тихо отвечает Настя, метнув взгляд сначала на меня, а потом обратно на Веру.
— Ну тогда давай-ка
