Ненавижу тебя, сосед (СИ) - Манило Лина

Ем и слушаю краткий пересказ, и в устах Никиты всё звучит замечательно и как-то радужно-хрустально, но финал окрашен чёрной мрачностью:

— Я провёл её и поцеловал… чёрт, ни одна девчонка ещё так холодно на меня не реагировала. Я ей не нравлюсь! Вообще никак! — в голосе Никиты удивление пополам с возмущением. — Прикинь? Не нравлюсь. Это прям шок-контент…

— Бывает, — пожимаю плечами и, чтобы лишнего не сболтнуть, набиваю рот брокколи.

— Не бывает, — фыркает. — Ни разу такого не было.

Его уверенность в себе сбивает с ног. Если когда-то откроют музей мужского эго, Никита там будет главным экспонатом.

— Может быть, ты не в её вкусе?

— Бред, — отмахивается, а снова смеюсь. — Мне просто надо понять, что я делаю не так.

Никита спрыгивает со стула, расхаживает по кухне, думает. Я ем, ожидая очередного фонтана идей, и друг не заставляет себя ждать:

— Так, Лавр, мне твоя помощь нужна!

— В каком это смысле?

Никита, составивший в блондинистой голове план дальнейших действий, тычет в меня пальцем, щурится:

— Ты же её куратор? Изменить ничего нельзя, да это и к лучшему. Значит, будешь мне помогать её добиться.

— Обойдёшься, — заявляю и убираю пустую тарелку в посудомойку.

— Лавр, мы друзья, ты должен мне помочь! — останавливает меня Никита. — Я, блд, втрескался в неё по самые уши. Спать не могу, снится мне. Я должен её добиться, это не обсуждается. Помоги мне, а? Мы же друзья.

Стряхиваю руки Никиты, отрицательно качаю головой:

— Прости, Ник, не буду. Не могу.

— Но почему? Демид, что ты скрываешь? — щурится, преграждая мне дорогу. — Тоже на мою Ясю глаз положил?

— Судя по твоим рассказам, она не твоя и становиться ею не собирается. Нет, Никит, я плохой помощник.

— Просто выяснить, что любит, чем её очаровать можно? Это же несложно, всё равно будете вместе тусить, ну! Поговори с ней мягко, прозондируй для меня почву.

— Нет, из меня плохой Купидон. Да и тебе бы не пипиндр в девок пихать, а башкой думать, если Яся тебе действительно нравится, — разворачиваюсь и ухожу, оставляя растерянного Никиту наедине со своими тараканами.

То, что он втрескался в Ясю — плохо.

Но то, что ей на него плевать — хорошо. Сам не знаю почему, но это радует меня дико.

15. Ярослава

Сентябрь.

Дорогой дневник!

Блин, мне уже восемнадцать, я взрослая, я студентка. У меня началась новая жизнь, но я никак не могу избавиться от некоторых привычек. Например, записывать сюда всё, что со мной происходит, «разговаривать» с бумагой… Ну и ладно, это всё равно мой секрет. Каждый имеет право на детские глупости, верно?

Знаешь, что я больше всего не люблю? От этого мне плохо, стыдно и неприятно. Я не люблю обижать людей, которые ничего плохого мне не сделали. Потом мучаюсь, не могу спать, плачу даже. Вот и сейчас сижу, шмыгаю носом, дурочка, и никак не могу забыть взгляд Никиты, когда он понял, что поцелуй мне не понравился… в нём было столько горечи и сожалений, они из голубых превратились в тёмно-синие.

Если бы я только могла ему объяснить, что мне не то чтобы не понравилось… мне просто было никак. Пусто и холодно. Не то, что с Лавровым.

Чёрт, я опять вспомнила его, написала его имя, даже не задумываясь, и от того, что Демид никак не хочет уходить из моей головы, мне особенно плохо. Он мне даже снится! Представляешь? Эти дурацкие сны, в которых мы снова два самых счастливых на свете ребёнка, потому что мы есть друг у друга, тревожат. Не могу от них избавиться. Проснувшись, долго таращусь в потолок, не высыпаюсь, а потом как зомби блуждаю. Это плохо, очень плохо! Но как заставить измениться сны не знаю. Не волшебница же я, верно?

Вчера на лекциях объявили, что нам нужно как можно скорее встретиться с кураторами и начать уже работу над проектом. Срок два месяца, а это значит, что у меня не будет возможности избегать Лаврова. Как выжить-то? А ещё Никита… Он шлёт мне трогательные картинки, а вчера курьер передал от него цветы… такой красивый букет!

— Всё строчит там что-то, строчит, — шутливо ворчит Даша, а я захлопываю тетрадку и убираю её в стол. С Дашей мне безопасно, она не мама и шарить по моим вещам не будет. — Пора уже выходить, на лекции опоздаем!

— Ты ж мой любимый голос совести, — смеюсь и, подхватив сумку, выхожу за дверь.

— Видишь, что происходит? — Даша подхватывает меня под руку, а ледяной ветер бьёт в лицо, срывает шарф, и мы торопимся попасть в тепло университетского корпуса. — Они все пялятся на нас.

Даша расстроена, мне самой неприятно такое повышенное внимание. Это всё потому, что нас посеяли с Лавровым и Обуховым. Ивашкиной тоже досталась доза славы из-за того, что её куратор — Никита.

В вузе у их компании… репутация. И, возможно, рассказы других девчонок о том, какой гулящий Никита и как часто меняет подружек, не даёт мне расслабиться с ним и воспринять его как обычного симпатичного парня.

Мне не хочется становиться очередным трофеем, изнутри сопротивляюсь, Юлька говорит, что слухам верить нельзя, нужно жить своим умом, но ей хорошо советы раздавать, сидя на родном диване в крошечной Красновке.

— Это скоро закончится, — с преувеличенной бодростью заявляю, хотя впереди ещё два месяца, которые могут оказаться настоящим адом.

— Почему мне не достался тихий нормальный ботаник, а? — грустит Даша, но начинается лекция и не остаётся времени на обсуждение нашего бедственного поведения.

Экран лежащего на парте телефона загорается, слабо жужжит и появляется иконка входящего сообщения. Любопытство меня сильнее, незаметно открываю мессенджер, стараясь не сильно отвлекаться, и невольно закатываю глаза.

Снова сообщение от Никиты — на этот раз россыпь смешных мемов, но мне не весело. Наверное, надо с ним поговорить и сказать, что без конца меня «радовать» не нужно. И вообще пусть перестанет — от его настойчивости у меня зубы ломит. Никита меня душит своим вниманием, заставляет испытывать чувство вины, а я так не хочу. Мне так не нравится.

Лекции заканчиваются, Дашка убегает в библиотеку, я уныло собираю вещи, а настроение совсем ни к чёрту. В аудитории пусто, я плетусь к выходу, но высокая фигура загораживает проём.

Вскрикиваю испуганно, сердце заходится в груди, а Лавров смотрит на меня, а на лице ни единой эмоции.

— Испугал! — сержусь, а Демид поднимает тёмную бровь.

— Думал, у тебя на меня чутьё и рефлекс, — его голос хриплый, словно Лавров только-только проснулся.

— Знаешь ли, я за два года от тебя отвыкла.

Демид молчит, а я дёргаю подбородком, намекая, что мне как бы надо выйти, но Демиду плевать.

— У тебя тут какие-то дела? Зачем приличным людям проход загораживаешь? Отойди.

— Ага, дела. Мне нужно с одной вредной Синеглазкой поговорить, — Демид закладывает большие пальцы в карманы чёрных брюк, футболка под расстёгнутой джинсовкой натягивается на груди, а на шее выступают толстые вены, будто бы Лаврову физически сложно себя контролировать. Но он старается.

— О чём поговорить?

— Не о любви же. О проекте. Пойдём.

Посторонившись, выпускает меня из аудитории и, будто бы личный цербер, идёт рядом, не отступая ни на шаг. На нас смотрят. Кто-то с завистью, кто-то с любопытством, а мне сгореть со стыда хочется.

— Куда мы идём? И почему не можем поговорить в аудитории?

Решаю, что буду спокойной, не стану поминать без конца прошлое и отложу подальше свою ненависть к этому индюку. Я ведь так отчаянно пытаюсь доказать всем, что взрослая, а взрослые люди как раз умеют ставить дело превыше чувств, особенно, если ничего нельзя изменить.

— Потому что я не хочу разговаривать в аудитории, — пожимает широкими плечами, а я кутаюсь в шарф, прячу за ним нос, отгораживаюсь. — А ещё я голодный, и поэтому мы совместим моё приятное с твоим полезным.

Демид напряжён, на шее бугрятся вены, переплетаются толстыми канатами, и я не могу оторвать от них взгляда. Лавров чувствует мои глаза на своей коже, и я поспешно отворачиваюсь, едва не перелетев через порожек.