Семь шагов до тебя - Ева Ночь
Нет, не побледнел – ничего такого. И лицо у него привычно каменное. Вот только глаза – тёмные ущелья, где клубятся чёрные вихри – так расширились его зрачки, почти полностью скрывая радужку.
– Всё хорошо, – произношу тихо. – Уже всё хорошо.
А потом понимаю: я его успокаиваю. Большой бездушный утёс уговариваю расслабиться, прийти в себя.
– Ты молодец, Ника Зингер, – наконец-то переводит он на меня привычный свой взгляд. – Мо-ло-дец, – произносит по слогам и поднимается из-за стола. Уходит. Плечи прямые, а походка деревянная.
Он похвалил меня? Железный Нейман и на такое способен?..
В тот миг я осознала: я ничего о нём не знаю. Совсем. Это всё равно, что рассматривать человека сквозь оптический прицел: пока не видишь – просто объект, а при увеличении – дышит, страдает, чем-то болеет, чего-то боится. Всплывают сотни нюансов, которые не разглядеть на фотографиях или видео. Не понять, пока не столкнёшься лицом к лицу, глаза в глаза.
Я не стала ненавидеть его меньше, наверное, но понимание, что у него есть свои тайны и слабости, дало в руки оружие куда мощнее, чем винтовка с оптическим прицелом.
Поздним вечером Чертяка пришёл ко мне. Заорал дурным голосом, чтобы впустила. Я открыла дверь, он прошмыгнул, словно боялся, что я выпихну его назад.
– Не бойся, – сказала, глядя в жёлтые фары. – Я тебя люблю.
И кот, будто понял, вздохнул отрывисто и примостился у меня в ногах.
Ещё позже, готовясь ко сну, я долго, до треска, расчёсывала волосы и смотрела на себя в зеркало.
– Ты хочешь, чтобы я была красивой, Нейман? Я буду. Только потом не жалуйся, ладно? – сказала я своему отражению. – И запомни: ты сам этого захотел, а я тут ни при чём. Игра начинается. Готовься сдать крепость.
В ту ночь мне снились крылья бабочки – прозрачно-серебристые, с оттенками мерцающего графита.
– Вы нежная бабочка? Изволите порхать, барышня Ника? – рассыпался эхом где-то в вышине голос седого доктора в очках.
– Оказывается, из червяков получаются бабочки, – отвечала я ему. – Хочу примерить крылья, – трогала кончиками пальцев переливающуюся красоту.
– Из тебя получится хорошая бабочка, Ника Зингер, – прозвучал за спиной голос Неймана. Близко-близко. Так, что я почувствовала его дыхание. На распущенных волосах. На шее.
Кожа вспыхивает огнём, что вызывает томление в теле. Я ненавижу Неймана за это тоже. Может, поэтому не хватает сил обернуться и посмотреть в его глаза.
Впрочем, в этом нет нужды: у крыльев бабочки – цвет его глаз: изменчиво-тревожный, но притягательно-прекрасный. Я никогда не думала, что серый – это красиво. Теперь знаю. И поэтому ненавижу ещё больше.
Глава 19
На следующий день мы с Тильдой вышли из привычных стен неймановской крепости.
– Стефан Евгеньевич сказал, что вам нужно гулять, – заявила после завтрака женщина-сиделка.
Я не ошиблась: у Тильды она имелась. Это она помогала ей одеваться, причёсывала её и делала ещё кучу разных мелочей: расстилала постель, читала на ночь книгу, готова была примчаться по первому зову.
Насколько я знала, она единственная из прислуги жила в доме. Тоже на первом этаже, но в том крыле, где находились подсобные помещения и кухня.
Сам Нейман обитал выше. Я туда заходила из любопытства, когда бродила по дому в его отсутствие. Там всё в его стиле: холодное, в серо-голубых тонах. Большой кабинет, спальня, навороченный спортзал, большая библиотека, огромный зал с камином и, судя по всему, гостевые комнаты. Всё обойти я не сумела и заглянуть везде не посмела, но и того, что я увидела, оказалось достаточно: слишком стерильно и безлико, по-спартански лаконично. Нейман отсутствовал, а печать его незримо лежала на каждом предмете. В этом плане первый этаж был привлекательнее, живее, теплее, я бы сказала.
Та самая комната, например, где они дважды беседовали с Даном, оказалась малой библиотекой. Настоящей, с потрёпанными книгами с потёртым диванчиком, который беззастенчиво драл кот – виднелись следы его вдохновенного «творчества», с тяжёлым дубовым столом – то ли старинным, то ли под старину.
В противовес своей большой «сестре», что раскинулась на втором этаже, эта библиотека была живой, искренней, что ли. Та – как памятник Нейману: холодная, огромная, подавляющая роскошью. Не уверена, что кто-то ею пользовался: книги стояли на стеллажах, будто никто и никогда к ним не прикасался. Оттуда хотелось убежать.
В малой библиотеке хотелось жить, остаться навсегда, зарыться в книги, рассматривать пометки на полях. Кто их делал? Чья рука вычерчивала острым карандашом слова?..
Почему-то я решила – это не Нейман. Не его стиль – портить имущество собственными мыслями. Мне казалось, что он держит их глубоко в себе, как бриллиантовые яйца.
– Оденьтесь, Ника. На улице сегодня холодно, ветер, – сказала Ира Петровна – Матильдина сиделка. Она так себя и называла – Ира Петровна, не Ирина. Немного странно, но мне нравилось.
Ещё одна удивительно красивая женщина. Ей, наверное, под пятьдесят, но красота её – зрелая и броская – притягивала. Плавная, немного полноватая, Ира Петровна успокаивала только своими неспешными движениями. Почему-то чудилось: от неё пахнет изюмом, выпечкой, чем-то таким благостным. Матильдина сиделка мне нравилась.
Куртка с капюшоном и полуботинки стали первыми новыми вещами, которые я надела на прогулку. Мои кроссовки имели плачевный вид и вряд ли подошли, чтобы месить грязь: накануне прошёл дождь – долгий и печальный, как часто это бывает осенью, а собственная ветровка оказалась слишком лёгкой – кто ж думал, что я здесь застряну…
Выйти наружу – наверное, то, о чём я мечтала, но не отдавала себе отчёт. Страшно сказать: я мысленно поблагодарила Неймана за такой подарок, хоть он и был сделан в его любимой приказной манере.
Влажный воздух пах костром, опавшими листьями, немного морозом, хоть температура ещё держалась плюсовая. Грязь месить не пришлось: двор
