Скандинавский король (ЛП) - Халле Карина

Я подхожу к двери и открываю её.

Глаза Акселя, как отточенный лёд, смотрят на меня, в них плещется холодная ярость. Затем он видит девочек по обе стороны от меня, и выражение его лица мгновенно меняется на растерянное. — Почему вы здесь, девочки?

— Мы спали с Авророй прошлой ночью, — говорит Клара.

— Почему? — Он смотрит на меня, линия между его бровями углубляется.

— Потому что… — начинает Фрея.

— Девочки хотели устроить вечеринку, — быстро добавляю я. Я не буду вспоминать о Снаф-снафе, пока не придётся, и вполне возможно, что он хочет накричать на меня из-за чего-то совсем другого.

— Понятно, — говорит он, прочищая горло. — Ну, вам лучше пойти в свою комнату. Мне нужно поговорить с вашей няней наедине.

Клара и Фрея обмениваются взглядами, поднимают брови, а затем быстро убегают по коридору, бросив на меня последний настороженный взгляд, прежде чем войти в свою комнату. Итак, я предполагаю, что дело вовсе не в похищенном поросёнке.

— В чём дело? — спрашиваю я, когда он проходит мимо меня, направляясь в центр комнаты, доставая свой телефон.

Я медленно закрываю за собой дверь и поворачиваюсь к нему лицом. Я не собираюсь подходить ближе.

— В этом, — говорит он решительно, протягивая телефон мне на обозрение, его рука напряжена. У меня нет другого выбора, кроме как податься вперёд, пока я не увижу экран.

Это моя фотография.

Нет.

С моих губ срывается вздох, когда я забираю у него телефон.

Я понятия не имею, что там написано, но это явно какой-то датский таблоид или сайт сплетен, и там целая куча вчерашних фотографий меня и девочек. Конечно, все они ужасно нелестные, а на фотографии, где я приседаю и пытаюсь утешить Клару, почти видно мою юбку.

— У тебя есть две секунды, чтобы объясниться, — говорит он.

— Вряд ли этого времени достаточно, — слабо говорю я, потому что, чёрт возьми, всё ещё хуже, чем я себе представляла. Почему здесь так много фотографий? О чёрт, тут даже видео есть! Какой-то придурок снимал нас на видео в тот момент, когда я сказала им, что подам на них в суд!

Я отдаю телефон Акселю и закрываю лицо руками, пытаясь отдышаться. Я не думала, что это вторжение в частную жизнь так меня обеспокоит, но всё гораздо хуже, чем я себе представляла. Я чувствую себя абсолютно оскорблённой, и более того, я чувствую, что не справилась с ролью няни. Моя работа заключалась в том, чтобы заботиться о Кларе и Фрее, а здесь я чувствую, что потерпела полное фиаско. Это не защитило их ни на йоту, и теперь они стали пищей для таблоидов из-за меня.

— Ты облажалась, — говорит Аксель, и его слова — ножи в моё сердце, только усиливающие боль. — Часть твоей работы заключается в том, чтобы держать этих девочек подальше от папарацци и сохранять спокойствие и порядок. Они не какие-то дочери генерального директора во Франции, они наследницы трона Дании!

Я поворачиваюсь и смотрю на него, чувствуя, как жар поднимается к горлу и растекается по лицу. — Они всё ещё девочки, а у девочек время от времени случаются срывы и истерики. — Я не знаю, где я нашла в себе силы возразить, но я чувствую, что нахожусь на переломе.

Его челюсть сжимается, когда он сердито запихивает телефон обратно в халат. Только сейчас я понимаю, что под ним только пижама. Должно быть, он проснулся и первым делом увидел это. — Твоя работа, Аврора, заключается в том, чтобы убедиться, что с этими истериками удаётся справиться. Твоя работа не в том, чтобы усугублять ситуацию. Так кричать на публику? Угрожая подать в суд? Ты знаешь, как это выглядит? Ты знаешь, что ты сделала?

Боже, какой он злой. Такой красивый и такой злой.

— Ну, они не должны нас снимать! — кричу я. — Если бы это был кто-то другой, они бы не посмели!

— Это потому что мы не кто-то другой! Мне всё равно, на кого ты работала раньше, всё это не имеет значения. Я не думаю, что до твоего толстого черепа ещё не дошло, что это королевская семья, мать её.

Стоп. Стоп. — Толстого черепа? — повторяю я, и теперь я чувствую, как на глаза наворачиваются горячие слезы.

Боже мой. Не плачь. Не смей плакать здесь!

— Да, — говорит он, хотя слегка колеблется. — Потому что ты не ведёшь себя так, будто понимаешь. Я не изменил своего мнения о тебе. Ты просто не подходишь для этой работы, ты не создана для неё. Если бы ты была такой, то этого бы не случилось.

Твою мать. Это больно. Я имею в виду, это больно. Я знала, что он мудак, но его слова никогда не причиняли мне боль до сих пор. Господи, почему я вообще позволяю ему доставать меня?

Может быть, потому что я сама в это верю.

Может быть, потому что он прав.

Может быть, потому что прошёл уже почти месяц, а я всё ещё чувствую, что едва держу голову над водой. Я изо всех сил стараюсь сохранять позитивный настрой и плыть по течению, но… но…

Слезы начинают проливаться.

Чёрт. Я не могу плакать перед ним. Он, наверное, уволит меня за слезы, если уже не уволил.

Я отворачиваюсь от него, задыхаясь от рыданий, и направляюсь в ванную.

Он хватает меня за руку и притягивает к себе, прежде чем я успеваю сделать два шага.

Его ладонь тёплая на моём предплечье, его хватка сильная. Я держу глаза закрытыми, лицо отвёрнуто от его лица, пытаясь дышать через него.

Не плачь, не плачь. Соберись.

— Эй, — говорит он мне, его акцент становится всё глубже. — Что такое?

Что такое? Несмотря на себя, я смотрю на него затуманенными глазами. — Мне трудно поверить, что ты никогда раньше не заставлял никого плакать.

Затем я выдёргиваю руку из его захвата и вытираю слезы пяткой ладони, делая ещё несколько глубоких вдохов, пока не убеждаюсь, что слезы под контролем.

— Послушай, — говорит он. Его голос тихий, а взгляд неуверенный. Он не знает, что теперь со мной делать. — Мне жаль.

— Жаль за что?

Он хмурится. — За то, что… заставил тебя плакать.

Я фыркаю и затягиваю поясок на халате. — Я плачу не из-за тебя, так что не льсти себе. Я плачу, потому что… потому что ты прав. Потому что, возможно, я не создана для этого. Я пытаюсь, но… это трудно. Это действительно трудно. И вчерашний день был ужасен.

Он выдыхает через нос, его взгляд падает на пол. — Я должен был предупредить тебя о папарацци. Я знаю, что их трудно избежать, я просто… Я пытаюсь защитить своих маленьких девочек. Я не хочу, чтобы такие интимные моменты, как этот, стали сплетнями для широких масс. Ты понимаешь?

— Я понимаю. Конечно, я понимаю. Я хочу для них того же, что и ты. Но ты знал, что мы собираемся в этот парк развлечений.

Он проводит рукой по лицу в разочаровании. — Я знаю. В этом-то и проблема. Я также хочу, чтобы они были маленькими девочками. Я не знаю, что такое золотая середина. Раньше… была Хелена.

— И она заботилась о них.

— Нет, — быстро говорит он, в его глазах что-то вспыхивает. Затем он слегка расслабляется. — Нет, мы оба это делали. Просто она всё планировала. Она справлялась с этим, если не сказать больше. Я должен был сделать больше, но… таковы были наши роли. А теперь я отец-одиночка и, честно говоря… Я не знаю, как это сделать. Я не знаю, как я смогу вырастить их без неё.

Боже мой. Он честен. И настоящий. И его глаза больше не такие острые, но в них и в его лице есть какая-то мягкость. Это заставляет меня продолжать смотреть на него, продолжать отталкивать эту жёсткую внешность, чтобы увидеть, какой он на самом деле. Если у него есть сердце, которое бьётся.

— Я знаю, что ты многое потерял, — говорю я ему, и он автоматически застывает. Я сказала что-то не то. — Но и девочки тоже. Я не смогла бы избежать этой истерики, никто не смог бы, потому что Клара — девочка, которая потеряла мать и очень скучает по ней.

— Ей лучше знать, что нельзя так срываться, особенно на людях. Фрея, возможно…

— Нет. Они обе потеряли самую большую часть своей жизни. Мне всё равно, если Клара притворяется, что у неё всё в порядке, ей позволено ломаться, снова и снова. Им обеим. Они не так хороши в притворстве, как ты, и они не должны быть такими.