Эстер Росмэн - Без покаяния. Книга первая
Она, правда, ясно помнила ту встречу, когда впервые испытала оргазм. Это было ранней весной, к тому времени она прожила в Вашингтоне уже несколько месяцев. Они с Дрейком провели целый день в маленьком мотеле на окраине Аннаполиса. Всю вторую половину дня шли обильные грозовые дожди. Дрейк выходил под ливень, чтобы купить пиццу, которую они жадно слопали прямо в постели. Время от времени они под звук телевизора занимались любовью. Но оргазм она испытала только в полночь.
Она проснулась от его ласк и очень быстро возбудилась. В тот раз все было так восхитительно, как никогда прежде. Возможно, как она думала потом, это произошло потому, что она не до конца проснулась.
Само воспоминание об этом возбудило ее теперь, и она отодвинулась от мужа, пока возбуждение не достигло крайней точки. Для Энтони сейчас самое главное поправиться, а уж потом они вволю позанимаются любовью. Индианки, в сущности, правы: закутаться в плащ и дразнить заболевшего мужа своей недоступностью, — тогда он скорее поправится.
Бритт смотрела в темный потолок, слишком возбужденная, чтобы заснуть. Физическая усталость, конечно, давала себя знать — сегодняшний день, начавшись в Африке, длился, как ей казалось, бесконечно, — но разум ее был взбудоражен и переполнен мыслями и образами. События последних недель проходили в сознании одно за другим, но постепенно их вытеснили более свежие впечатления — воспоминания о прошедшем вечере и о беседе с Элиотом, когда они прогуливались возле посольства.
Да, она сочувствовала ему, понимала его боль и сказала ему об этом. Но теперь, вспоминая подробности их сегодняшнего расставания, она подумала, что было в его глазах нечто, совсем не похожее на огорчение. Она отчетливо помнила, как он держал ее руку. Они говорили о семействе, о дружбе, делились вполне невинными секретами, но за всем этим, как она теперь осознала, стояло иное: они говорили о себе двоих. И она содрогнулась, представив, о чем именно мог он в те минуты думать. Все же Бритт надеялась, что Элиот правильно истолковал возникшие между ними дружеские отношения. Несомненно, он понимал, что все ее действия вызваны только сочувствием к нему. Конечно, конечно, он понимал это, ведь не дурак же он. Ведь он прекрасно знает, что она жена его отчима. Просто в столь трудный момент жизни ему приятно было встретить доброжелательность и отзывчивость новоявленной родственницы. Скоро он и думать об этом забудет. А она сделала что могла, постаралась если не утешить, то хоть немного ободрить его…
Наконец она начала погружаться в сон, но тут же, как ей показалось, раздался телефонный звонок. Она подняла голову и увидела, что бледный свет раннего утра просачивается сквозь щель между шторами. Очевидно, она проспала больше, чем ей показалось. А телефон продолжал звонить, разбудив и Энтони. Он пробормотал что-то спросонья, сел и никак не мог понять, что происходит.
— Телефон, Энтони, — сказала она. — Думаю, лучше тебе ответить.
Он окончательно проснулся, зажег ночник и взял трубку телефона, стоящего на столике с его стороны.
— Да?
До слуха Бритт доносилось бормотание на том конце провода.
— Насколько это серьезно? — спросил Энтони упавшим голосом. — Да, да… Я понял. — Выслушав то, что ему говорили, он сказал: — Где она?.. — Еще одна пауза. — Я думаю, мы сможем поймать такси. Наверное, так будет быстрее всего… Хорошо… Да. Мы будем так скоро, как только сможем.
Когда он положил трубку, Бритт спросила:
— Что случилось?
— Это звонила жена посла, миссис Вэлти. Она решила, что мы должны знать… Моник. Ее доставили в посольскую больницу.
— Что с ней?
— Что-то вроде нервного истощения. Кажется, она пыталась вскрыть вены. Все там переполошились. Элиот с ней. Я думаю, нам тоже надо ехать.
— Конечно, — сказала она, отбрасывая одеяло.
Энтони уже был на ногах и направлялся в сторону ванной. Бритт села, пытаясь собраться с мыслями. Бедная Моник! Она вспомнила человека, который прогуливался с ней после посольского приема, его печаль, потом их разговор о будущем, шутки и даже смех. Ей казалось, что он немного отошел от своих тревог. И вот, пожалуйста, как повернулась жизнь!
Часть II
ВАШИНГТОН, ОКРУГ КОЛУМБИЯ
27 сентября 1988 года
Джорджтаун только еще просыпался, когда Харрисон Мэтленд спустился по ступеням своего дома, швырнул почту на веранду, вышел за железную калитку и осторожно закрыл ее за собой.
Еще один утренний бегун, молодой человек в футболке с эмблемой Американского университета, размеренно передвигался по противоположному тротуару улицы. Они обменялись безмолвными приветствиями. Сенатор посмотрел на юного идиота с ненавистью, поскольку и сам, как последний идиот, тоже вынужден бежать спозаранку трусцой, хотя его собственное принудительное оздоровление вызвано совсем иными жизненными обстоятельствами.
В это утро разминка понадобилась ему как прикрытие, и он должен вернуться домой достаточно утомленным и запыхавшимся, поскольку Эвелин далеко не дура. Вообще-то она и без того догадывалась, что его занятость лишь отчасти вызвана политической деятельностью. Но вряд ли ей могло прийти в голову, что он способен в столь ранний час оставить дом для встречи с другой женщиной.
После нескольких приседаний, взмахов руками с поворотом туловища и наклонов с попытками достать рукой носки спортивных туфель он неторопливой трусцой двинулся по тротуару и, достигнув угла, свернул на Тридцать первую улицу, где взял курс на Эр-стрит. Если он когда и изнурял себя, так это теперь, хотя Дамбертон Оукс находился всего лишь в нескольких коротких кварталах от дома. Он ускорил бег и вскоре почувствовал сердцебиение.
Утренний воздух был еще довольно прохладен, но к тому времени, как Харрисон достиг Эвон Плейс, он вспотел и дышал тяжело. Его доктор, Марк Филдмэн, пообещал ему, что он лишится здоровья, если будет перегружать сердце беспорядочной жизнью, какая позволительна лишь в молодости. Все эти годы курения не прошли даром, говорил ему Марк, и добавлял:
— Можно подумать, что вы рекламщик табачной продукции, а не политический деятель. Это непростительно.
И, кроме особых случаев, Харрисон больше не курил.
Хотя недавно поймал себя на том, что все время лезет в пустой карман, где раньше носил пачку сигарет. Многолетняя привычка, что поделать. Как-то раз он забыл, что бросил курить, когда перед сном вышел, как прежде, в патио, чтобы выкурить сигаретку. Кончилось тем, что он выкурил эту одну сигаретку, первую за месяц воздержания. И пока он курил, ему казалось, что рушится весь его отрегулированный и благоустроенный мирок. А ведь когда он предстанет перед избирателями, все должно быть безукоризненно — его работа в сенате, личная жизнь, способ проводить свободное время и даже его здоровье. Ведь это существенная часть игры. Ему ли не знать.
