Барбара Виктор - Мозаика судеб

Теперь он с такой неожиданной печалью сокрушался о бывшем зяте, что Габриэла невольно улыбнулась.

– А ребенок? Я не хотел заводить о ней разговор, все ждал – может, ты сама заговоришь о девочке.

– Она, папа, очень сердится на меня.

– За что это она сердится?

– Я не знаю.

– Как так?

– Это все, что я могу тебе сейчас сказать. Так уж получилось…

– Но теперь-то, когда этот сукин сын отдал концы, что ей надо? – Он возмущенно взмахнул рукой. – Я потрясен случившимся, еще до конца не верю в это, но я никогда не желал ему смерти, мир его праху. – Он откинулся на спинке стула. – Иногда мне хотелось придушить его собственными руками, когда я видел, что он сделал тебя несчастной!

– Папа, все в прошлом, забудь об этом.

– Как же я могу забыть! Я надеялся, что Дина позовет меня, особенно в самом начале, когда она осталась с ним, а ты улетела в Париж. Я все ждал, что она ответит на мои послания, которые я пересылал через него, но она даже ни разу не позвонила.

– Она просто стеснялась, это не относилось лично к тебе, папа.

– Ага, она совсем смутилась, моя собственная внучка. – Он потряс головой. – Если хочешь знать, что я думаю обо всей этой истории, то я тебе скажу. – Он вдруг рассердился и продолжил, не дожидаясь ответа: – Я чувствую себя обманутым, и не один раз! Прежде всего ты меня обманула, выйдя замуж за этого чужака. Этот красавчик забрал у меня моего ребенка, потом и ребенка моего ребенка.

– Я же вернулась.

– Да, да, ты вернулась, но надолго ли?

Она ничего не ответила, обдумывая его слова.

– Я предупреждал тебя, чтобы ты не выходила замуж за этого типа. Он же ирландец, помнишь, я говорил тебе, Габриэла? Можешь ходить с ним на танцы, гулять, можешь даже варить ему кофе по утрам, только не выходи замуж, потому что у этих ирландских парней нет совести.

– Папа, – возразила Габриэла, – также можно сказать, что все итальянцы – мафиози.

В этот момент ей вспомнился Николас Тресса, словно он был самым типичным представителем клана. Если ей придется встретиться с ним еще раз, она тактично объяснит, что их разделяет. Если доведется встретиться…

– Теперь, значит, ты защищаешь Пита? – оторопел Сильвио.

– Может, и так, – согласилась Габриэла, удивляясь тому, что не испытывает больше мстительного раздражения к человеку, который обманул ее, унизил и, в конце концов, отобрал у нее ребенка.

– Ну, конечно, – кивнул отец. – Теперь-то что? Теперь его нет…

Габриэла не ответила, ласково вытирая матери подбородок углом салфетки. Игнорируя присутствие отца, она как бы безмолвно общалась с матерью. Несмотря на это, Сильвио продолжал молоть языком:

– Ты совершила ошибку, когда сбежала в Париж, тебе следовало остаться и попытаться объясниться с дочерью после того, как буря утихнет и она успокоится. Надо было не покидать ее, чтобы она видела, как ты любишь ее. В этом ты виновата, Габриэла!

– Кого это ты обвиняешь? – спросил Рокко Карлуччи, появляясь на кухне. Его черные глаза, как всегда, блестели, он заметно похудел, волосы с проседью были зачесаны назад и чуть смазаны миндальным маслом. – Можешь начать с меня!

Габриэла вскочила и обняла дядю.

– Как я рада видеть тебя. Я так соскучилась по тебе.

– Я тоже, моя куколка. – Пожилой человек тяжело, с присвистом дышал – его эмфизема еще более обострилась за последние годы. – Рад, что приехала домой, даже по такому случаю.

Глядя на него, Габриэла поняла, как сильно сдал дядя. Брюки на нем болтались, из впалой груди вырывалось хриплое дыхание, он исхудал до такой степени, что руки его, тоненькие, хрупкие, буквально светились, пальцы были холодны как лед.

– Пока человек жив, все можно поправить. Когда уложили в могилу – пиши пропало. Ничего уже не вернешь, дорогая. – Он повернулся к брату: – Если ты ищешь, кто виноват, то начни с меня. Это я должен был получше приглядывать за ней. – Он сделал паузу и коснулся пальцами ее щеки. – Конечно, ей не следовало выходить за этого парня.

Когда Одри сразил недуг, Рокко заботился о Габриэле, словно родная мать. Он заправлял всеми делами семейства Карлуччи, заботился о нравственном воспитании и манерах племянницы и больше других страдал, когда она сбежала с Питом.

– Нет, Рокко, – возразил Сильвио, – лучше начнем с меня. Я должен был в оба смотреть за ней.

– Что сделано, то сделано, Сильвио!

– Может, и мне будет дозволено вставить слово? – сказала Габриэла, протягивая дяде тарелку каши.

– Говори! – в один голос сказали братья.

– Я любила его, – просто сказала она. Ее охватило чувство огромного облегчения – казалось, наступила та ясность, которую она так долго искала. Пусть даже это признание вызвало на мгновение безмерную боль; пусть кому-нибудь и показалось неподходящим в данной ситуации, но как будто вся ее жизнь в этот миг прошла перед ее глазами.

– Любила! – пренебрежительно фыркнул Сильвио. – Что ты знала о любви в девятнадцать лет!

Габриэла инстинктивно коснулась маминой руки.

– Столько же, сколько мама в свои девятнадцать, когда вышла за тебя.

– Ах, Сильвио, – мечтательно сказал Рокко, – ты сам знаешь, что она права. Вспомни музыку, вечеринку, вспомни Пасху, когда ты завоевал сердце Одри, удар грома, когда вы встретились – ты и la belle Одри!

– С тех пор много воды утекло, Рок, – запротестовал Сильвио, голос его дрогнул. – Тогда была совсем другая жизнь.

Расположенный на южном побережье Лонг-Айленда, примерно в сорока пяти милях от Манхэттена, Фрипорт в последнее время прославился как фешенебельный морской курорт, один из наиболее дорогих пригородов Нью-Йорка. В течение долгого времени этот городок служил местом проведения всевозможных праздников и фестивалей; его облюбовали для отдыха между гастролями или окончательно простившись со сценой эстрадные звезды или мелкие гангстеры, такие, как Рокко Карлуччи, по прозвищу Бычий Глаз – человек, который стрелял в Тони Бьянки, известного под кличкой Десять Жизней, и промахнулся.

Рокко Карлуччи был холостяком – небольшого роста, всегда одет с иголочки, со старомодной элегантностью – костюм-тройка, замшевые перчатки. Глядя на него, никому бы не пришло в голову, что он имеет отношение к оружию, не говоря уж о том, что он способен стрелять в человека! Жил он в доме, о котором ходила масса слухов; об этом особняке говорили куда больше, чем о самом Рокко. Дом и участок при нем производили грандиозное впечатление. Чего стоил один только бассейн с выложенной на дне мозаикой – точной копией расписного потолка в Сикстинской часовне! Усадьбу отделял от шоссе аккуратно подстриженный кустарник, за которым виднелся японский сад с большой пагодой, по слухам доставленной прямо из Японии, служившей будкой для двух огромных доберманов, охранявших участок. В этом доме на ежегодной вечеринке в пасхальное воскресенье, которую Рокко Карлуччи устроил для друзей и соседей, познакомились Сильвио и Одри и влюбились друг в друга с первого взгляда. Сильвио потерял голову при виде длинноногой красавицы блондинки, а Одри не смогла устоять перед кудрявым черноволосым итальянцем. Через два месяца они поженились – свадьбу устроили в том же самом саду, пригласили тех же самых гостей.