Энн Флетчер - Мадам в сенате
В отеле ждал Уорд. Его попытки разузнать что-либо о судьбе Линды не увенчались успехом. В полиции сказали позвонить на следующий день. Он предложил Ксавьере поужинать, но ей хотелось побыть одной. Все не шел из головы человек в темных очках, и она спрашивала себя: уж не померещился ли этот тип? Тревожные мысли не давали Ксавьере уснуть.
Утром она проспала и должна была спешить, чтобы не опоздать на слушания. Они с Уордом наскоро проглотили неаппетитный завтрак в кафетерии отеля и взяли такси. Ксавьера чувствовала себя выбитой из колеи. Зрители показались ей черствыми, репортеры с фотографами – циниками. И в довершение всего человек в темных очках был, разумеется, тут как тут.
Члены подкомитета заставили себя долго ждать. Ксавьере стоило немалых усилий ответить улыбкой на улыбку мисс Гудбоди.
Очутившись наконец на своем месте, сенатор Ролингс бросил в сторону Ксавьеры презрительный взгляд и стукнул молотком по столу. Зал затих. Председательствующий предоставил слово советнику Питерсдорфу. Тот пошуршал бумагами и наконец остановился на одной из них.
– Подкомитет хотел бы ознакомиться с вашей деятельностью в системе высшего образования Соединенных Штатов.
– Высшего образования? – не выдержал сенатор Ролингс. – Какое она может иметь к нему отношение? – Он повернулся к Ксавьере. – Вы что, посещали колледж?
– Вы имеете в виду – в профессиональном качестве?
– Вы знаете, что я имею в виду!
Ксавьера сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться.
– Ну, так. Крупнейшее мероприятие такого рода имело место…
Глава девятая
Несколько студентов, прогуливавшихся по дорожке, ведущей к зданию института психологии, остановились поглазеть на роскошный лимузин и не менее шикарную пассажирку, с шестнадцатью слоями серебристого, в тон машине, лака «Серебряная тень» на ногтях. Все это ослепляло и оглушало. Мощные двигатели автомобиля работали без малейшего шума.
На шинах были белые ободки, вовсю сверкали хромированные колпаки и спицы – и больше никаких украшений. Машина, которую тоже вполне можно было бы назвать «Серебряная тень», являла собой столь совершенное зрелище, что любые попытки улучшить ее конструкцию были обречены на неудачу.
Лимузин затормозил перед зданием института, и к нему тотчас подошли семеро студентов: четыре парня и три девушки. Причем парней больше заинтриговала машина, а девушек – загадочная незнакомка с серебряными ногтями.
– Леди, скажите – это из опытной партии?
– Да. Обратите внимание вот на эту панель слева от «бордачка».
Все четверо парней воззрились на панель, куда были вмонтированы радиоприемник и магнитофон, а также на отделение для перчаток, выполненное из красного дерева, и приборную доску. Все было отменного качества.
Тем временем девушки заговорили с владелицей шикарной игрушки.
– Вы ведь Ксавьера Холландер, не правда ли?
– Да. А как вас зовут?
– Джеми Уинстон. А это Бобби Харрисон и Перки. Вообще-то ее полное им Френсис Томлинсон, но мы зовем ее Перки.
– Очень приятно, как поживаете?
– Не очень-то, – призналась Джеми. – Мы просили, чтобы вам предоставили возможность прочесть нам лекцию или провести семинар, но деканат против.
– Как это мило с вашей стороны. Но я действительно очень занята и вряд ли смогла бы выступить; даже если бы деканат изменил свое решение. Не стоит на них обижаться. В прошлый раз, после того как я прочла лекцию студентам в Аркадии, администрации пришлось долго объясняться с родителями.
– Да, но…
– Каково передаточное число заднего моста? – перебил один из парней.
– Три целых девять сотых к одному, – обронила Ксавьера и продолжила беседу с девушками: – Не огорчайтесь, дорогая. Это одна из тех ситуаций, когда ничего не поделаешь.
– Но все-таки… Мы так надеялись, что вы объявите у нас набор, как это делают ВВС, госдепартамент…
– Ну, если госдепартамент вербует здесь сотрудников, не вижу, почему бы они отказали в этом праве мне. Беда, однако, в том, что у меня и так раздуты штаты, а расширять дело, принимая во внимание прочие обязанности, я не могу.
– А управленческий персонал? Вы же не можете сами вести свои дела.
– У меня есть два-три помощника, и этого вполне достаточно. Видите ли, милочка, это частный бизнес, и я предпочитаю вкладывать в него большую часть себя.
– Вы не скучаете по тому времени, когда были рядовой исполнительницей? – спросила Бобби. – Мой папа всего лишь заведует мастерской по изготовлению разных инструментов и штампов, и то говорит, что лучше бы он остался у станка.
– Бывает, что и я скучаю, – призналась Ксавьера. – Но, в сущности, у меня и теперь всегда есть возможность прийти на помощь девушкам, когда у них аврал.
– Это большая редкость в наши дни, – заметила Джеми, – встретить человека, который доволен своей работой. Большинство просто отбывают повинность.
– О, я не променяла бы свою профессию ни на какую другую, – заверила Ксавьера. – Конечно, у меня есть и другие обязанности, но эта – первая любовь. – Она посмотрела на часы. – Слушайте, мне пора бежать. Было приятно поболтать с вами.
– И нам было очень приятно. Но не беспокойтесь, мы проследим за тем, чтобы ребята, после того как налюбуются, заперли машину.
– Большое спасибо. До свидания.
Ксавьера взбежала по ступенькам и, обернувшись, помахала девушкам рукой. В вестибюле, почти возле самого входа, сидели два старца в мятых костюмах из твида. Перед ними на низеньком столике лежал фолиант – очевидно, предмет их спора. Мимо, не обращая на них внимания, пробегали студенты. Ксавьера поднялась на пятый этаж, где проводились исследования. Кабинет директора был расположен прямо на против лифта. Она пересекла коридор, постучалась и вошла.
Кабинет больше смахивал на лабораторию. Мебели почти не было: письменный стол, несколько канцелярских шкафов; почти все оставшееся пространство занимало оборудование для опытов. Директор, крупный, плотный мужчина с седеющей шевелюрой, стоял, склонившись над столом, и, очевидно, бился над какой-то головоломкой. Его ближайший помощник, лет эдак шестидесяти, почему-то занимал инвалидное кресло, откуда он пристально наблюдал за совокупляющимися в боксе собаками.
Еще двое исследователей вовсю трудились на кушетке у стены. Женщина пыталась делать мужчине фелляцию, причем бросалось в глаза полное отсутствие у нее опыта и правильной техники. Огромный, как настенные часы, секундомер над кушеткой свидетельствовал о том, что с начала эксперимента прошло восемь минут. Каждая мышца, каждая клеточка мужчины, извивающегося на этом ложе пыток, была неимоверно напряжена, а глаза грозили вот-вот выскочить из орбит.
