Наталья Сафронова - Лабиринты любви
— Ты все знала?
— А ты нет, что ли?
— Я узнал только сегодня. Но ты зря на нее думаешь. Она свое слово сдержала. Это я сам ее начал искать, а нашел ее отца и ее дневники. Из них следует, что ты знала то, чего не знал я, что ты ее видела после моего освобождения. Расскажи мне, пожалуйста. Я не все понимаю в этой истории.
— Ты очень этого хочешь?
— Да, мне это страшно важно.
— Тогда моя очередь ставить условия.
— Что?
— Я расскажу тебе то, что ты хочешь знать, только если сразу после этого мы выпьем чаю, ты побреешься, купишь цветы, и мы вместе поедем просить руки твоей Кисы.
— Лорика?
— Мне все равно, как зовут твою теперешнюю кису.
— Мама, ну неужели тебя не волнует…
— Меня волнует, что ты 10 лет после той рыжей девчонки не можешь остановиться и выбрать мать для своего ребенка.
— Ты же ее даже не видела.
— Сегодня утром посмотрю. Если ты не остановишься сейчас, то мне не на что надеяться. Помни, что наша с тобой любовь тоже требует доказательств.
— Хорошо, мама. Я обещаю тебе, что мы поедем. Но я не гарантирую, что мое предложение будет принято. Мы в ссоре. А теперь расскажи, когда ты видела Элю в последний раз.
— Последний раз я видела ее в Шереметьево в очереди на паспортный контроль, когда она по-быстрому стирала грим с лица.
— А что ты делала в Шереметьево?
— Я ее провожала, гримировала и прикрывала, чтобы ей не помешали улететь люди ее отца.
— Ты все знала?
— Она мне рассказала тогда, когда я нашла ее 19-го — в день путча, около нашего дома. Она высматривала тебя. Я затолкала ее в квартиру соседки. Лето, та на даче была, а мне оставила ключи.
— За что ты ее била?
— Нажаловалась? А что я пережила, пока ты сидел, представляешь? А она снова около тебя крутится, значит, тебе опять в тюрьму? Хорошо, я ей космы все не повыдергивала.
— А потом?
— Потом она дала мне ключи от квартиры и твоя мать, как взломщик, отправилась шарить по чужим шкафам, чтобы принести твоей зазнобе ее заграничный паспорт, дневники да куртку, что ей мать-покойница шила.
— Зачем?
— Чтобы она могла получить визу во французском посольстве и уехать со своей театральной студией из страны. Она ведь тебя сильно любила. Я поняла, что ее ничем удержать нельзя. Она или себя, или тебя погубит, или отца убьет. Надо было вас выручать.
— Но ведь отец мог за ней следить.
— Он и следил, а она взаперти у Нины Петровны сидела, через подъезд от тебя.
— Мама, сейчас-то и то срочно не уедешь, а тогда 91 год, август, как?
— Я продала бабушкины сапфиры за доллары, съездила в эту студию, поговорила с руководителем. Оплатила ему билет до Парижа, он включил Элю в списки. Из посольства прислали приглашение, сейчас принесу — храню зачем-то. Вот, читай. С этим приглашением — в консульский отдел, виза. Потом билеты. Когда я ей принесла паспорт и билеты, она молча мне в ноги упала.
— Благодарила?
— Эх, дурень ты. Свидание с тобой выпрашивала.
— Ты не разрешила.
— Почему же, что я — не женщина? Разрешила. Накачала тебя димедролом, а ночью накануне отъезда ее привела. Она до рассвета просидела около тебя. Руки тебе целовала. Не плакала, шептала что-то. Потом подошла ко мне и поклялась памятью своей мамы, что никогда не будет тебя искать или встречаться с тобой, даже случайно. Я дала ей денег, что остались, на дорогу, и утром отвезла в Шереметьево. Там ее девчонки быстро переодели и в толпе довели до паспортного контроля. Отец ее, видно, про паспорт в этой августовской суматохе забыл, и ей удалось границу проскочить. А сейчас-то что с ней, ты знаешь?
— Ее отец отдал мне вот эти тетради.
— Да, я их в шкафу за Гончаровым нашла.
— Сейчас она во Франции, актриса, замужем, родила сына. Она нашу любовь всю вылюбила до капли и теперь свободна и счастлива.
— А ты разве ее не забыл?
— Нет, мама. И если в душе плещутся остатки прежней любви, то новая любовь всегда горчит.
— Это красивые слова. Отдай мне ее дневники.
— Зачем?
— Затем, чтобы твоя молодая жена их не нашла.
— Тогда лучше их уничтожить.
— Нет, они могут пригодиться твоим детям и тебе, когда ты станешь отцом.
