Елена Смехова - Пролетая над Вселенной

Я давно (втайне) мечтала попасть в эту мини-обитель богемной жизни, эпицентр общения пресыщенных сынков и дочек влиятельных родителей, а также примкнувших к ним лиц, объединенных диагнозом – «золотая молодежь». Всех, страждущих только одного – окунуться в блаженную праздность.

Нас с сестрой детально оберегали от таких компаний. Запугивали даже. Рассказывали всякие страшилки про то, как тяжко приходится тем, кто, попадая в подобное гнездо разврата, неизбежно и бесповоротно туда вовлекается. После, не задумываясь о последствиях, забрасывают семью, учебу и вообще – естественное течение своей младой жизни. Они бездумно отдают ее на откуп всепоглощающему раннему распутству. А все дальнейшие попытки отбить заблудшие души у бесчинствующих соблазнов и вернуть их к нормальной жизни, как правило, заканчиваются крахом! Поэтому ступать на эту дорожку, общаться с такими детьми, даже интересоваться подобным образом жизни нам строго-настрого запрещалось.

Сестре, впрочем, все это было неинтересно. Ничего общего с аналогичной молодежью у нее не было и быть не могло. Она была правильная до икоты!

Однажды я явилась невольной свидетельницей весьма характерного эпизода. К семнадцатилетней тогда Лизе в гости пришел мальчик Филипп, с которым их связывали продолжительные, но сложные взаимоотношения. Он был необыкновенно привлекателен – просто нездешней какой-то, аленделоновской привлекательностью. Этого обстоятельства Филиппу было достаточно, чтоб не прикладывать особых стараний для покорения любой представительницы женского пола. Как правило, девушки сами ему на себя намекали. Напрашивались на интерес. И делали все возможное, чтоб заполучить себе красавчика. Он этим безбожно пользовался.

Лиза ему и нравилась, и раздражала одновременно. Раздражала своей неприступностью, деланным безразличием. Каждый из них старательно, не сдавая позиций, исполнял собственную роль. Лиза определенно тоже симпатизировала Филиппу, но ее отпугивали его самонадеянность и ранняя искушенность в сердечных делах. Сестру неизменно подмывало сбить с него спесь. Она не собиралась становиться легкой добычей и потому крутила и вертела им по своему усмотрению. Филиппу же необходимо было во что бы то ни стало завоевать, обольстить, сломить неизменное сопротивление этого строптивого, неподдающегося материала.

К сожалению, в тот день я пропустила начало разговора, подоспев лишь к итогу их очередной перепалки:

– Объясни мне, наконец, почему ты ершишься? – вопрошал Филипп.

– Меня не устраивает такое ко мне отношение! – надменно отвечала ему Лиза.

– Какое «такое отношение»? Я уже устал круги вокруг тебя наворачивать! Скажи прямо, чего ты хочешь?

– Я хочу, прежде всего, чтобы меня уважали!

– Лизка! Сколько времени ты меня будешь изводить?

– Конечно, ты привык к легким победам. Но я не желаю быть очередным трофеем в твоей копилке!

– Лизка! Все мои друзья давно в курсе, что у меня к тебе такая… особая… ни с чем не сравнимая… Платоническая любовь!

– Ну, знаешь, это уже слишком! – Лиза резко встала, с грохотом отодвинула стул и вышла из комнаты с гневным видом. Я едва успела отскочить в сторону, а то бы она меня сшибла, не глядя.

– Так что же тебе нужно? – недоуменно крикнул ей вслед Филипп. – Что тебе тогда нужно?

Весь казус состоял в том, что выражение «платоническая» Лиза, по незнанию или по глупости, перепутала с «плотской» и потому сочла его оскорбительным для себя – такой нетронутой и непорочной, как пресвятая дева Мария.

Что уж говорить про посещение Лизой всякого рода мероприятий, выходящих за грани дозволенного! Никогда и ни за что. Только общение с хорошими мальчиками и девочками.

Меня же временами буквально распирало от неудержимого желания хоть одним глазком взглянуть, что же такого страшного таится в каком-нибудь неправильном, недозволенном, дурном логове? От стерильной нашей жизни иногда челюсть сводило. Ужасно хотелось куснуть разок хотя бы кусочек и от табуированного плода…

Я подговорила подружку Леру, вхожую в Степину компанию, как-нибудь протащить меня с собой. Взамен я, скрепя сердце, пообещала презентовать ей заветные чеки магазина «Березка», в котором в те годы можно было приобрести все, что душе угодно: от импортной помады, пудры и румян до дефицитных кассет и даже фирменных джинсов! Все то, что было недоступно основной массе советских граждан, а только избранным представителям элиты. Лера пообещала, взяв с меня слово не посягать на самого Степу, в которого влюблена была как глупая кошка и потому старательно отслеживала и изживала соперниц.

Я готовилась к походу целую неделю, продумывая наряд и репетируя фривольную походку «от бедра». Даже стащила у Лизы босоножки на высокой пробковой танкетке и бюстгальтер полноценного размера с жесткими чашечками. Чтоб, набив его ватой, выглядеть эффектнее.

Когда Лера увидела меня, преображенную, она оторопела, потом занервничала и быстро-быстро проговорила:

– Слушай, сегодня не выйдет. Там, это… все отменилось, кажись. Степа никого не принимает. Так что лучше забудь. Забирай свои чеки. Чао!

И не дожидаясь ответной реакции, мгновенно упорхнула. Впервые в жизни во мне углядели конкурентку! Многоопытная Лера углядела!

Сдаваться я не желала. Стольких усилий стоило все организовать! С горем пополам накрасить глаза Лизкиной заветной тушью «Луи Филипп» из голубенького тюбика, а губы – маминой ланкомовской помадой. Щедро надушиться ее же «Диориссимо», по-тихому слинять из дома… Я вся горела желанием, во что бы то ни стало проникнув в прокуренную, манящую загадочным пороком каморку, увидеть «золотого» Степу с его свитой и понять наконец: от чего нас так тщательно оберегают? Поэтому остановить меня уже не могло ничто.

Стараясь не сверзиться с высоченных танкеток, я самостоятельно добралась до вожделенной мастерской и решительно нажала на кнопку звонка. Мне долго не открывали. Шум, визг, музыка раздавались за дверью. Наконец, громко матерясь, ее открыл чрезвычайно пьяный парень:

– О, какая клёвая герла! – воскликнул он. – Ты к кому? Не ко мне ли?

– Я к Степе, – нахально заявила я. – Он где?

– Все хотят к Степе, а как же я? Давай курнем? – и сунул мне под нос дымящуюся сигарету. Я невозмутимо взяла ее двумя пальцами и поднесла к губам. С сигаретой почувствовала себя гораздо увереннее.

Степан стоял в центре броуновского движения и для меня, казалось, был недосягаем. На голове у него красовались огромные модные наушники, и он, прикрыв глаза, двигался в такт какой-то собственной, только ему слышимой мелодии. Вокруг все грохотало, клокотало и курилось.