Галина Врублевская - Поцелуев мост
– Да, Матвей. Мне хочется столько всего сделать, столько успеть! Жаль, не все получается. Мечтаю показать людям разные стороны искусства, разные направления. И знаете, у нас есть кружок для детей. Дети лучше всего красоту впитывают. У них еще схемами и догмами глаза не замылило. И все бы хорошо, но они меня совершенно не слушаются. Вертятся, болтают на занятии.
– Да, с детьми строгость нужна, и о ласке не следует забывать. Трудное это дело, согласен. А кружок-то бесплатный или какие-то деньги все ж берете?
– Кружок открыт для всех дошкольников. Правда, нас помещение ограничивает. Но мы каждые полгода будем новую группу набирать. Эти занятия у нас бесплатные.
– А можно я к вам свою Лизоньку приведу?
– У вас есть дочка? Она не с вами живет?
– Шесть лет, на следующий год в школу пойдет, смышленая девчонка.
Некрасивое лицо Матвея озарилось внутренним светом. Он улыбнулся доверчиво и открыто. Однако уточнять, с кем живет его ребенок, Матвей не стал.
– Приводите. Мы по субботам с двух часов занимаемся.
Мне стало немного обидно оттого, что Матвей не задал мне ни единого вопроса, не проявил ни малейшего интереса ко мне. Как женщина я для него, по-видимому, не существовала!
Однако я ошибалась! На выезде из города мы попали все же в пробку и встали, зажатые рядами машин. Мы повернулись друг к другу и одновременно замолчали. Наши лица, как однажды это уже случилось в галерее, оказались совсем близко. И на сей раз Матвей преодолел нерешительность. Он обхватил мою голову одной рукой и приблизил к своим губам. Другой рукой коснулся моего колена.
Опытным мужчинам не нужны слова, чтобы услышать зов женщины. Он услышал его еще в тот, первый раз, а сейчас для него прозвенел второй звонок. Да, Матвей возбуждал меня. От его одновременно робкого и дерзкого поцелуя я почти сползла с сиденья. Однако колонна машин тронулась, и песнь страсти оборвалась на полуслове. Я выпрямилась и уставилась на шоссе. Но продолжать прежний светский разговор о жизни стало невозможно. Мы уже не были посторонними.
Вскоре мы въехали во двор к Ренате. Нас сразу увидел сидящий у окна старик, ее отец, и подозвал к себе. Сегодня он выглядел страшнее и неряшливей, чем в наш первый визит, – нерасчесанные волосы и борода клочьями.
– Ребятки, прикурить есть?
Матвей вытащил папиросу и дал старику.
– Как Рената? Где она? – спросила я.
– Плохо с Ренатой, ребятки. Уже несколько дней моя благодетельница винцом заливается, совсем меня, старого, забыла. Если бы не соседушки, с голоду бы помер да в нечистотах утонул. У меня порой ночью конфуз случается. Хорошо, соседушки и помоют меня, и покормят. А Ренатка, что ж… Идите наверх, там она. Спит, должно быть.
Несмотря на запущенный вид, сегодня старик казался более разумным, чем в прошлый раз. Так часто бывает в семьях. Болеть может кто-то один. Второму надо крепиться!
Я наказала Матвею остаться со стариком и помочь, в чем нужно, а сама полезла по шаткой лесенке на чердак. Рената не спала. Сидела у слухового оконца и молча мяла в руках глину. Несмотря на погожий октябрь, на неотапливаемом чердаке было свежо. Но Рената холода не чувствовала. Рядом с ней стояла наполовину опорожненная бутылка вина, и еще несколько пустых валялись на полу. Она взяла бутылку и основательно к ней приложилась. Я подошла ближе и тронула ее за руку.
– Кто здесь? – Она незряче вглядывалась в темноту.
– Это я, Елена. Мы с Матвеем приехали тебя навестить. Как ты?
– Замечательно!
– Ты меня видишь?
– Я тебя чувствую.
– Отец совсем без тебя пропадает.
– Я сама пропадаю. Никому не нужна ни я, ни мои работы.
Рената снова потянулась к бутылке. Я попробовала остановить ее:
– Хватит, Рената. Тебе больше не надо пить. Посмотри на себя! – брякнула я и осеклась.
Посмотреть на себя Рената не могла. А если бы могла, думаю, себя не узнала бы. Опухшее лицо, засаленные, свисающие сосульками волосы. Траурные каемки под ногтями пальцев, которыми она продолжала бессмысленно мять глину.
– Что ты лепишь?
– Себя.
– Автопортрет?
– Для вас всех ты – это твоя морда! – возбужденно зашлась она. – А для меня автопортрет – изображение души. Вот моя душа, смотри, смотри!
Рената скатала глину тонкой колбаской, затем разорвала ее на несколько кусочков и бросила на пол.
Я наклонилась и подобрала кусочки.
– А нормалисты убрали наконец свое железо. Теперь, слава богу, глаза не спотыкаются об эту безвкусицу.
Опять я упомянула глаза! В доме повешенного о веревке.
– Мне-то что!– воспользовалась моей оплошностью Рената. – Моим глазам теперь никакое уродство не страшно. В моем мире я сама себе хозяйка.
– Ренаточка, ты должна сохранить красоту своего мира. Алкоголь убьет его.
– Ах, Лена, я все понимаю, но что я могу поделать!.. Сама только до сортира во двор хожу, все вокруг темно. Даже в магазин не решаюсь выйти – дорогу без глаз, с одной тростью без навыка не освоить. Надо, чтобы кто-нибудь меня обучил, провел несколько раз по маршруту. И отец без меня пропадает, а я ничем не могу помочь.
– Но кто-то бутылочки тебе поставляет.
– Мир не без добрых людей.
– Рената, поехали ко мне. Поживешь в моей квартире, а там все как-нибудь образуется. Покажемся врачу. Обратимся в общество слепых.
– Не хочу! – испуганно вскрикнула Рената. – Не хочу в общество слепых. Ты думаешь, зрение не вернется ко мне?
– Да-да. Все будет хорошо. Не волнуйся так. Ну же, пойдем. Спускайся. Я помогу.
Я протянула Ренате руку, но в своем доме она и так хорошо ориентировалась. Тут же спохватилась:
– А на кого я отца оставлю?
– А разве ты его уже не оставила, милуясь с бутылками? Поехали, с ним отдельно решим вопрос.
Мы вошли в его комнатку. Матвей уже растопил печь, нагрел воды и теперь мыл старика в старом корыте.
– Папа, я уеду на несколько дней, – погладив отца по мокрому лицу, сообщила Рената.
Она покачивалась, а потому и движения ее были неровные.
– Мы о вас позаботимся, – подхватила я, – а пока на соседок оставляем.
Я вышла из избы и тут же заметила старушку, с любопытством наблюдающую за приезжими со своего огорода. Я подозвала ее. Она с готовностью приблизилась. Я дала ей денег и попросила приглядывать за стариком. Бабуся заявила, что и так приглядывает, но от денег не отказалась. Тем временем Матвей вымыл старика и уложил его в постель.
Обратную дорогу мы ехали молча. Рената мирно дремала на моем плече. У меня перед глазами, как потертый коврик, покачивался сплющенный затылок Матвея. Увы, и сзади мой герой не выглядел Аполлоном, но я уже бросала в копилку памяти трогательные мелочи. И это был верный знак, что меня начинает затягивать в омут новых чувств.
