Татьяна Тронина - Люблю, убью, умру...
Хотя, с другой стороны, если бы я представляла его кому-то, то, вполне возможно, тоже назвала бы женихом. А как еще? Бойфренд, сожитель, любовник, возлюбленный?
Но невеста — звучит так старомодно, церемонно… В этом слове максимальная почтительность к той, которая находится рядом с тобой. Или он действительно собирается сделать мне предложение? Согласиться или нет? Впрочем, о чем я думаю — он хороший, а мне почти тридцать. По западным меркам, конечно, относительная молодость, но по нашим, российским, я уже старая дева. Господи, какая я глупая, какие глупые у меня мысли! Аглая бы сказала… Хотя, какое мне дело до того, что скажет Аглая!
Когда-то, очень давно, я уже была невестой. Целых пять лет я жила с человеком, от которого каждый день ждала слов — «пожалуйста, Лис, будь моей навсегда!». Но он их не сказал, хотя в какой-то момент все было близко к тому. А потом это стало невозможным: появилось отчуждение — сначала незаметное, как трещина в асфальте, а потом оно стало расти. «В тебе нет огня, — в очередной раз с досадой произнес он. — Ты холодная, как рыба. Ну пожалуйста, хоть раз, поругайся со мной. Вот тарелка — разбей ее… Крикни, назови меня нехорошим словом, что ли, забудь о своем литературоведении! Что ты смеешься?» — «А при чем тут литературоведение?» — «Ни при чем, конечно, но только не будь такой безразличной ко мне!» — «Я люблю тебя». — «Ты не любишь, Лис, ты терпишь. Тебе все равно, кто рядом с тобой — пусть хоть сам сатана!..»
И мы расстались, потому что трещина разрослась до размеров пропасти. «Так из-за чего вы разбежались, не понимаю? — спросила Аглая. — Он нашел другую?» — «Нет. Мы просто не сошлись характерами — кажется, это именно так называется в народе». — «Чушь собачья! Ты могла бы и потерпеть — в конце концов нет идеальных мужчин». — «И ты о том же!» — «Лизавета, надо было держать такого мужика руками и ногами — лучше его не найдешь. Он красивый, богатый, он не пьет и по бабам не ходит! Он даже вполне образован — я в его речи особых ошибок не слышала. Ни вульгаризмов, ни жаргонизмов, нормальная, даже, пожалуй, хорошо развитая устная речь!» — «Да уж, тебе виднее, моя грамматикесса…» — «Кто-кто? Только без оскорблений… Я тебе вот что скажу, Лизавета: это, конечно, хорошо, что ты не теряешь оптимизма, но пора бы и задуматься о своем будущем…» И тэ дэ, и тэ пэ.
* * *Нам нравилось кататься по городу.
В начале октября было холодно, под утро даже вода замерзала в лужах, а потом вдруг вновь стало тепло, как будто бабье лето решило вернуться на бис.
В один из таких вечеров мы с Сашей отправились на Воробьевы горы. Это была моя идея — посмотреть на панораму города, но он с радостью принял ее и сказал, что сам хотел чего-то подобного.
— Знаешь, иногда во мне бродят какие-то мысли, еще не вполне оформленные, а ты вдруг раз — и произносишь их вслух, — сказал он, подруливая к открытой площадке.
— Ты хочешь сказать, что я читаю твои мысли?
— Да! — решительно воскликнул Саша. — А я иногда догадываюсь, о чем думаешь ты.
— Ну, например? — засмеялась я, вылезая из машины.
— Вот, пожалуйста — неделю назад ты ходила скучная, и я потащил тебя к Арутюновым. Помнишь, что ты мне потом сказала?
— О да, я сказала тебе, что мне, наверное, в тот день действительно не хватало цирка!
— Тебе понравилось у них?
— Господи, я до сих пор забыть не могу! Теперь мне кажется, что я выбрала не ту профессию и мне надо было стать акробаткой или в крайнем случае заняться жонглированием…
В самом деле тот вечер, проведенный у Сашиных друзей, до сих пор казался мне каким-то особенно веселым, словно я на миг вернулась в детство.
Коля и Оля угощали нас сладостями, которые им прислали родственники откуда-то с Востока — в жизни не пробовала такого нежнейшего лукума и столь приятной халвы, — а потом принялись показывать всякие трюки. Оказывается, они довольно долго работали в цирке.
— Почему же вы ушли? — спросила тогда я с удивлением. — Наверное, там было очень весело…
— Да уж… — засмеялся Коля чуть смущенно. У него была такая манера — он все делал и говорил с оттенком смущения. — А ты знаешь, что за жизнь у цирковых?
— Нет… А что?
— Вечные гастроли и разъезды, — вздохнула Оля, — ни кола ни двора. Мы все время сидели на чемоданах. И, потом, условия в гостиницах были не самые лучшие. Надоели вечные скитания…
— Мы хотим ребенка, — застенчиво признался Коля. — А тогда это было совершенно невозможно…
Он был гибким, точно в его теле совсем не было костей. Расположившись на ковре, он, как настоящий йог, изгибался в самых невероятных позах, вызывая у нас с Сашей возгласы изумления и страха. Потом поставил на пол две бутылки из-под шампанского, на них передними ножками — стул, а сам, упершись в стул, сделал стойку вверх ногами. Мне такое равновесие казалось фантастикой, а Коля сказал, что это ерунда, и даже у меня так могло получиться.
— У тебя вполне подходящая для циркачки комплекция, — краснея, сказал он. — Попробуй хотя бы встать на руки.
Я была в брюках и потому решилась попробовать. Как ни странно, но с помощью Коли и Оли у меня это получилось. Потом они показали мне, как надо правильно принимать позу лотоса.
— Лиза, у тебя талант! — воскликнул тогда Саша, впрочем, не без страха наблюдая за мной. — Нет, ребята, давайте займемся чем-нибудь другим, где не требуется выворачиваться наизнанку…
Оля учила меня жонглировать. В конце концов и это у меня получилось. Словом, вечер прошел замечательно, а закончили его мы тем, что стали вчетвером жонглировать апельсинами.
Хотя час был довольно поздний, на площадке Воробьевых гор было довольно много гуляющих, а чуть в сторонке сбивались в стайку байкеры на своих мотоциклах. Они были серьезные, в кожаных куртках с бахромой и заклепками, мотоциклы под ними — яркие, просто загляденье.
— Сезон закрывают, — сказал Саша, заметив мой любопытный взгляд.
— Какой сезон?
— Байкеры зимой не катаются. Это последние дни.
— Как печально — листья опадают, байкеры слезают со своих мотоциклов…
Мы подошли к мраморному бортику, за которым открывался вид на Москву.
— Здорово, да? Столько огней!
Изгиб реки, светившиеся голубоватой подсветкой мосты, которые казались издалека хрустальными, сталинские высотки, храмы и стадионы… И дома — тысячи домов… Роскошная столичная ночь.
— Как легко потеряться… — пробормотала я.
— О чем ты?
— Только здесь видно, какой город огромный и как легко в нем потеряться. Что человек? Песчинка среди этих огней. Муравей на фоне пирамид.
— Это правда. Я боюсь тебя потерять.
— Не бойся.
— Нет, я, собственно…
