Дизайн под штампом - Адалин Альгаротти
Казалось, что он делал всё словно на автопилоте: покормил Умку, параллельно отвечая на рабочие звонки; нашёл аптечку и перевязал руку, предварительно обработав какой-то мазью; завтрак было решено заменить чашкой двойного эспрессо.
Всё это делалось даже не задумываясь, мыслями он был занят предстоящим разговором с Мэри о Мелани. Даниэль понимал, что поступил бы, как эгоистичный ублюдок, если бы даже не рассказал Мэри о том, что Мелани хочет провести с ней время. Это он понимал, что этой чёртовой самовлюблённой женщине дочь нужна была только для лайков и фанатов. С другой стороны было бы неправильно отнимать у Мэри даже такую мать. Даниэль прекрасно понимал, что девочка должна расти, чувствуя материнскую любовь и заботу.
Даниэль знал, что ради дочери пойдёт на всё. Плевать сколько раз придется пересекаться с бывшей женой, если Мэри захочет с ней видеться. Плевать — он это переживёт, стерпит и потом проведёт еще больше времени с дочкой.
Он облокотился бедром о столешницу, помешивая горячий шоколад на плите. Мэри обожала горячий шоколад, пила его даже в жару, а зимой только им и согревалась. Даниэль не был поваром — у них дома была кухарка, но что-то готовить умел. Горячий шоколад научился готовить ещё когда только узнал, что его любимая малышка любит этот напиток, потому что бывали всякие случаи, и иногда он отсылал прислугу, желая провести несколько дней наедине с дочерью, не заботясь о том, что его кто-то может увидеть с накрашенными краской ногтями.
Мэри так как-то застала его один раз на кухне, с маленькой ложечкой в руке и медитирующего над варящимся шоколадом. Она тогда была так счастлива, и, когда попросила всегда готовить напиток, Даниэль не смог устоять. Он, наверное, никогда не смог бы отказать Мэри, потому что жил только для неё, для того, чтобы видеть её счастливую улыбку и ямочки на щёчках.
Мэри перевернулась на спину, сонно протирая глаза. Она проснулась от очередного кошмара, превратившего обычный сон в её личную ловушку. Уже знакомый запах горячего шоколада немного успокоил её, и Мэри быстро вытерла беззвучные слезы после сна.
Схватила плюшевого зайца и спрыгнула с кровати, зевая, и едва не врезалась в изножье кровати. Из-за штор в и так мрачной спальне папы стало ещё темнее, и солнце почти не пробивалось. Но это было и к лучшему. Глаза после ночных кошмаров и слез пекли, а тело молило вернуться в кровать.
Мэри упрямо шагнула вперёд, практически на ощупь нашла дверь и вышла из спальни. Яркий свет неприятно слепил глаза, и малышка поднесла свободную ладошку к лицу. Приглушённый голос папы доносился откуда-то со стороны кухни, которую она мельком вчера увидела перед тем, как заснуть.
Запах чего-то вкусного, определённо сладкого, заставил её животик заурчать, и Мэри в припрыжку добежала до комнаты, ориентируясь на голос папы.
— Доброе утро! — она весело выпрыгнула из-за приоткрытой двери, желая напугать отца.
Даниэль, услышав ещё в коридоре шлепки босых ножек дочери, претворился, что испугался, выронив ложку из руки. Роберт, услышав через телефон, расхохотался, и на фоне что-то разбилось. Мэри довольно улыбнулась, с разбега налетая на папу, и обняла его изо всех сил.
Даниэль быстро попрощался с отцом и подхватил малышку на руки. Они вместе смеялись; мужчина целовал щечки, носик и лоб дочки, а она, в свою очередь, бурчала, что его щетина неприятно кололась.
— Доброе утро, звёздочка, — Даниэль слегка отстранился, когда девочка наигранно надулась. — Выспалась или пойдёшь ещё спать?
Мэри замялась, опустив глаза. Не нужно было быть телепатом, чтобы знать причину слишком резкого перепада настроения.
— Я выспалась, — буркнула Мэри, и Даниэль проглотил эту ложь. Он не хотел сейчас на неё давить, и спрашивать о причине было бы неправильно. — Пойдём гулять с Умкой или ты уже гулял?
— Конечно, пойдём, милая. Но только после завтрака, — …«и после разговора о твоей матери», но Даниэль замолчал; поставил малышку на ноги и выключил плиту.
Мэри, довольная тем, что папа не стал развивать тему её ночных кошмаров, запрыгнула на стул. За большими окнами летали птицы, были слышны голоса людей и где-то вдалеке лаяли собаки. Она смотрела на светлое небо — за высокими многоэтажками ещё было видно восходящее солнце. Даниэль с облегчением выдохнул, когда понял, что Мэри перестала так сильно волноваться из-за кошмаров.
— Держи, звёздочка, — он поставил две чашки на стол: одну поменьше и нежно розовую поближе к девочке, а вторую голубую и с кофе оставил себе.
— Что с твоей рукой? — Мэри подпрыгнула на стуле, заметив забинтованную руку Даниэля. На глаза навернулись слёзы, и она обеспокоенно посмотрела на папу. — Почему ты не сказал, что поранился?
Мэри всхлипнула, когда в памяти возникла всё ещё туманная картинка: папа нёс её на руках, потому что она не могла идти, из-за чего на ступеньках из-за дыма ему пришлось взяться за перила. Так это получается из-за неё папе сейчас больно? Картинки ночных кошмаров, которых всего за одну ночь было слишком много, пролетали в сознании.
Даниэль подлетел к дочери, едва не разбив чашки с напитками. Чёрт, он ведь специально старался обнимать Мэри так, чтобы она не заметила бинтов, вчера даже снял их, когда приехал в офис к отцу. Сейчас состояние Мэри пугало его даже больше, чем когда он сидел в клинике под её палатой. Сердце было готово разорваться от того, что он видел.
Он аккуратно, стараясь не напугать ещё больше, обнял Мэри. Она всхлипнула ещё несколько раз, пока не разрыдалась в голос. Малышка смотрела на Даниэля, пыталась найти взглядом руку с ожогом, но или из-за слёз не получалось, или просто мужчина старательно прятал руку от взгляда дочери.
— Тише, звёздочка, тише, — чувство вины сейчас должно быть только у него.
Он не должен сейчас видеть грёбаную вину в голубых глазках дочери. Быстро и незаметно для малышки снял бинт, из-за чего теперь внимание не было бы приковано к белому пятну на руке.
— Мэри, девочка моя, — Даниэль взял лицо дочки в руки, вновь целуя носик, щечки, и стирал большими пальцами слёзы, — смотри на меня. Мне не больно, рука не болит, слышишь?
