Не в счет - Регина Рауэр
— Она к нашей попала, а та тянула, — Глеб, отрываясь от телефона, ответил лениво, повторил в какой раз. — Ей повезло, вам — нет.
— Тебе тоже повезло, — это вырвалось само.
Но обиженно.
И от души.
— Мне всегда везет, — он ухмыльнулся самодовольно, смерил, убирая наконец телефон, насмешливым взглядом. — Даже в лотерею и карты.
— Измайлов, будь скромнее.
— Калина, завидуй молча.
Улыбнулись мне в ответ столь же гаденько. Переместились текуче и незаметно за спину, и за металлические прутья над моими руками он, ловя, схватился.
Толкнул и вновь поймал.
Раскачал.
Не до солнышка, но… до детского восторга, от которого внутри всё обрывалось, когда земля перед глазами проносилась, приближалось, сменяясь, чернильное небо. И улыбка до ушей на лице появлялась сама.
Рассмеялось первый раз за весь вечер не нервно или зло, а… просто.
Широко.
Когда качели в очередной раз он поймал и задержал.
— Пусти, ребёнок качается, — я, запрокидывая голову и разглядывая склоненную ко мне перевернутую физиономию, потребовала возмущенно.
Неубедительно.
И без пропустившего пару ударов сердца, что билось ровно и спокойно. Точно-точно. Мне ведь было плевать, что идеальная и высокомерная рожа Измайлова оказалась совсем рядом. Он заслонил собой и небо, и звёзды.
Остались только светло-серые, как виденная ртуть, глаза.
Они смотрели на меня серьёзно.
А он сам, давая почувствовать прохладу ночи и своё тепло на контрасте, стоял слишком близко. Окутывал запахом парфюма, того самого, который с первого курса не изменился, а потому морем и морозом я дышала.
Понимала отчаянно, что не люблю.
Не его.
Мы просто общаемся. Мы просто вместе учимся. Мы просто цепляемся к словам, друг к другу. Мы обмениваемся любезностями, от которых Ивницкая воет сиреной и в красках расписывает Артёму, как мы её достали.
Ничего не значит, если от его взгляда, тепла и запаха голова плывет.
Может, это вино догнало.
Запоздало, да.
— Давайте домой, алкоголички. Я такси уже вызвал.
— Езжай, — я не спрятала в улыбке разочарование, я улыбнулась искренне. — Мы ещё качаться. Тут свежо и хорошо.
— Нет.
— Да.
— Калина, вы идете домой.
— Включилась домашняя диктатура, — я фыркнула выразительно. — Не командуй, ты мне не муж.
— Уверена? — бровь он заломил красочно.
Почти столь же выразительно.
И чёртовы качели он держал крепко, так, что спрятаться от серых глаз не выходило. Не хватало духу, чтобы взгляд отвести.
— Штампа в паспорте не вижу, — возразила я строптиво и вредно, подняла правую руку, чтобы пальцами пошевелить. — И кольца нет.
— Но Яша-няша нас не развёл.
— Сходим?
— Обязательно, — мне пообещали моментально и легко, — сразу после пропеды.
— Ну и ладно, — я обиделась.
А он всё же поднял меня на ноги, потащил в сторону Ивницкой, которая, незаметно уйдя, у подъезда нас ждала. Я же страдала, что про пропеду пока можно было и не напоминать, без неё тошно и вообще…
— Да сдашь ты её, — это, втолкнув в квартиру, мне сказали вместо «до свидания».
Заверили, а я поверила.
Вот только не сдала…
Пропедевтику, даже переступив через себя, сказав про уже три несданных экзамена и попросив первый раз в жизни ещё пару вопросов, я не сдала. Не списала, пусть легко это, по уверениям многих, и было. Не выучила за три дня так, чтобы на ЭКГ и уточнениях сверху, безбожно валясь, не молчать.
— Тебе полезно будет, — заведующая кафедрой, от которой в памяти остались лишь карие глаза и пучок седых волос на макушке, проговорила равнодушно. — Поломойки и кассиры стране тоже нужны. Что у тебя ещё дополнительно спрашивать, если ты на элементарное ответить не способна. Кто у вас в семестре вёл?
— Ульяна Борисовна, — я отчеканила столь же равнодушно.
А, может быть, обреченно.
Не язвительно, пусть и… представлялось потом.
Думалось, что сказать следовало язвительно и едко, приправить имя нашего уважаемого педагога тонной яда, вот только в голове от отчаянья в тот момент звенело. И ладони, чтоб сдержать слёзы и удержать спокойствие, я царапала.
Как ведет и преподает Титова Ульяна Борисовна весь институт знал.
Мы вот целых пять раз за два семестра её видели, из которых три раза было на зачётах по практическим навыкам. Самообразование студентов самый занятой врач областной больницы и преподаватель года ценила очень.
— Учебников надо было больше читать, — завкафедрой, запнувшись на секунду, посоветовала сухо, вывела неуд в ведомости и зачётку мне протянула. — Всего доброго.
Из её кабинета я вышла на деревянных ногах.
Как во сне.
Ещё не веря, что это всё.
Я вышла осторожно, чтоб никого не задеть и в безобразную истерику от этого касания не сорваться. Рыдать при всех, вылетая с экзамена, как Валюша, я не могла, не собиралась. Не дождутся и не увидят.
Никто.
А потому надо было держаться, дышать на ускользающий счёт и идти, расправив плечи и повыше задрав подбородок. Мне надо было… устоять на самом краю спокойствия. Я должна была, даже если под ногами качалась, рушась, сама жизнь, а силы закончились.
Их больше не осталось, как и нервов.
За этот чёртов нескончаемый год они исчерпались полностью.
До дна и, пробивая, глубже.
Вот только всё равно я должна была оставить все слёзы и крики до дома, до двери, которую следовало сначала закрыть, а только потом сползти по ней на пол и разрыдаться до подвываний и кашля.
Не сейчас.
Не в институте.
Иначе… иначе остатки самоуважения я потеряла бы окончательно, его и так осталось немного. Оно испарилось, когда просить я впервые себя заставила. Оно разбилось об карие глаза и равнодушное «Тебе полезно будет».
Почему-то в ушах из всего сказанного стояла именно эта фраза.
Она билась внутри головы, заглушая гвалт коридора. Она звучала громче, чем оклик Ивницкой, которая с Измайловым у окна стояли. Они разговаривали, обсуждали что-то бурно, пока меня не заметили.
И рукой Полька махнула.
Они… они явно ждали зачётки, которые сразу в руки отдают только не сдавшим. Остальные же ждут конца экзамена.
Они сдали и ждали, а я…
Я отшатнулась.
Ни видеть, ни тем более общаться даже с ними я в тот момент не могла физически. И столь же физически я ощущала стену, которая между нами вдруг возникла. Она упала, разрезав на тех, кто сдал и учиться дальше будет, и… меня.
Мне вот не светит.
Закончилась сессия и… медицинский тоже, к которому особой любви и восторга я никогда не испытывала. Шла в него, потому что в
