По острию греха (СИ) - Лари Яна

— Кто там?

С замиранием сердца слушаю воцарившуюся тишину. Секунда… минута, наверное, если не больше, и только я открываю рот, чтобы переспросить, как в ответ доносится робкое «Мяу».

— Збышек, — бросаюсь отпирать, шмыгая носом от предательски накатившей слабости. — Иди ко мне, мой защитник, — хватаю на руки мурлычущий комок.

Ощутив неожиданно дикую усталость, устраиваюсь в обнимку с котом на кровати. Насыщенность последних дней наваливается сонливостью, которой просто невмоготу сопротивляться.

Сон во сне. Бывает же порой такой феномен. До сегодняшнего момента я о подобном только читала и первое время даже воспринимаю происходящее вполне осознанно. Родник, лощина, шелест клёнов — это игра фантазии, построенная на последних впечатлениях. Вот только вместо изваяния прямо на листве расстелено светлое платье, а на нём девушка лежит. Обнажённая. Бледная, напуганная, полностью неподвижная хоть и не связанная. Казалось бы, встань и беги, но она не кричит, не шевелится, будто ей просто приказали… лежать и не двигаться.

Над ней нависает бесформенный силуэт. Не могу разобрать ни телосложения, ни роста, только пол — мужской и знакомую мне маску вместо лица. Пустой взгляд жертвы отражает отблески занесённого ножа.

Она размыкает губы. По-прежнему не кричит — изо рта по подбородку стекает сок бузины. Вместо неё, ору уже я. На пике паники просыпаюсь в ужасе от происходящего и первым делом понимаю, что не могу пошевелиться. Чувствую ситец платья под собой, вдыхаю густой аромат прелой листвы… распахиваю глаза. Ничего не изменилось! Только вместо перепуганной девушки под занесённым ножом лежу уже я.

Слёзы едва ли не бегут сами собой. В провале единственной глазницы маски нет ни злобы, ни сострадания. Одна пустота. Зову на помощь, пытаюсь вскинуть руки и осознаю, что не могу ни пискнуть, ни пошевелиться. Пробую стонать, брыкаться, плакать. Иногда даже кажется, что у меня это получается, но потом наступает момент, когда иллюзии рассыпаются прахом от жёсткого прикосновения к плечу. Лезвие молнией срывается к груди…

Снова просыпаюсь. Лёгкие буквально разрывает от крика. Теперь вместо маски надо мной нависает бледное лицо Дамира. В череде бесконечных пробуждений я уже не различаю, где явь, а где сон, но на фоне пережитого его нежный любящий взгляд бьёт больнее всего.

— Почему?! — ору не своим голосом, толкая его в грудь. Я полностью дезориентирована и понимаю только, что увидеть его за маской страшнее неизвестности, больнее лезвия, вогнанного в сердце. — Почему ты? Только не ты…

— Тише, — сильными, такими настоящими руками он уверенно прижимает меня к своей груди, но в голосе отчётливо слышится горечь и растерянность. — Тебе просто приснился страшный сон. Дыши глубже, ничего не бойся. Я рядом.

Жуткий звон в ушах смазывает суть, оставляя бессмысленный набор слов. Что он от меня хочет?

Понемногу сходит фантомное жжение стали меж рёбер из-за чего Дамир с каждой секундой воспринимается всё осознанней. Вот он, в отличие от предшествующего ужаса, самая что ни на есть настоящая явь. Но я всё равно ещё задыхаюсь и это, кажется, длится вечность.

— Я рядом, — повторяет он, продолжая меня баюкать. — И я сделаю всё, чтобы ты была счастлива, помнишь? — короткий поцелуй в кончик носа, вызывает на губах робкую улыбку. — Давай просто полежим, обнявшись, как первое время пока ты болела. Я бы даже колыбельную тебе спел, но голос у меня кошмарный. Максимум, могу насвистеть. Вот свищу я сносно. Если хочешь, и тебя научу, или просто буду твоим ручным соловьём.

Дамир продолжает говорить, слово за словом убирая тонкий барьер недавнего кошмара, за которым уже знакомое умиротворение. Он действует на меня будто гипноз. Мы явно созданы друг для друга, и это осознание что-то задевает глубоко в душе. Я верила, что просто увлеклась и временно потеряла голову, но как-то незаметно из «я» начали прорастать «мы»… надеюсь, нам хватит выдержки и доверия, чтобы не потерять его.

Сотни километров тишины

За окном уже конец октября и все мои мысли занимает предстоящая поездка домой. Назвать её возвращением язык не поворачивается. Скорее то прощание с ледяными ветрами прошлого. Кажется, даже Алекс, оставаясь в неведенье, чувствует веянье грядущих перемен. По крайней мере, его броня давно пошла трещинами, из которых сквозит тоской и недосказанностью.

Я честно пытаюсь оставаться искренней настолько, насколько позволяет ситуация. Не избегаю телефонных разговоров, не лгу, будто люблю-скучаю, но прошлого в одночасье не перечеркнуть. Не может не болеть душа за тех, кто был когда-то дорог. Да, он заморозил мою любовь ещё в зачатке, и всё же она была: первая, робкая, ранимая… непонятая или непринятая — не знаю. Но была.

Поэтому я стараюсь набрать его сама, благо Дамир по вечерам запирается во второй мастерской, где изготавливает свои жуткие маски. Ни один из них не виноват, что так сложилось — это только моя печаль. Я не хочу обидеть Алекса глубже и сильнее, чем уже обидела, не хочу заставлять Дамира испытывать неловкость. Не хочу их сталкивать лбами. И лишь убедившись, что свет в заколоченном окне горит, украдкой вызываю номер мужа.

— Здравствуй, — звучит после первого же гудка. Сегодня его голос кажется ещё более утомлённым, чем в любой из предыдущих вечеров. — Милая… — всегда ровный тон ломается затруднённым выдохом, какой бывает при попытке сдержать всхлип. — Ты опередила меня на считаные секунды. Моя чуткая, любящая малышка…

— Алекс… — шепчу, прижимаясь лбом к прохладной стене. — Ты снова пьян.

— Что ты нашла во мне? — продолжает он, словно не слыша. — Такая ласковая, ранимая. Я не понимаю до сих пор.

— Что-то случилось? — царапаю ногтями шершавую побелку. Столько боли стенает в этих словах: его, моей. Больше не нашей и оттого в разы более острой.

— Случилось? Да, наверное, ты права. Случилось десятилетия назад, с моим рождением. Я никогда не умел выражать свои чувства, но я чувствую. Знала бы ты, как дерьмово не уметь донести всё, что кипит внутри, всё, что гложет. Постоянно пытаться рационализировать и из-за этого только терять… терять… терять… Упускать время, возможности, близких… — между нами мгновение в сотни километров тишины, которые все разом обрушиваются мне на плечи: его покаяньем и моей невысказанной исповедью, ждущей своего часа в обойме, чтобы сорваться с губ контрольным в самое сердце. — Всё-таки хорошо, что ты уехала. Я не был до конца честен, отправляя тебя в усадьбу. Здесь стоило бы попросить прощения, но не стану. Какой смысл, если снова поступил бы так же? Я так боялся, что начнёшь жалеть о времени подаренном мне. Знай, я сожалеть о нём точно не буду. Никогда. Месяца не прошло без тебя и меня уже выворачивает наизнанку. Эта разлука… без неё не знаю, когда удалось бы понять, каким роботом меня сделали юношеские амбиции. Ты лучшая часть меня. Нежная, искренняя и такая любимая…

— Алекс, перестань, — внутренне сжимаюсь, понимая, что уже не могу ответить взаимностью. Он говорит, а слова опадают в пепел. За каких-то пару лет чувства к нему прогорели дотла. Я больше не могу цепляться за привычку. Не после того, как убедилась, что всё может быть иначе.

— А помнишь, на первом году брака мы ездили к моим друзьям на юг и ты сказала, что хотела бы растить в похожем доме наших детей? Дышать чистым воздухом, загорать на озере, разбить палисадник…

— С маргаритками, — подхватываю, роняя крупные слёзы из-под зажмуренных век.

— И обязательно кустом вечерницы, чтобы душистыми сумерками считать звёзды пока я обнимаю тебя со спины, — продолжает вспоминать Алекс.

Я улавливаю его мечтательную улыбку так чутко, что жало совести пронизывает насквозь. Зачем он рвёт мне душу? Почему сейчас?!

— Я думала, ты не слышишь…

— Я всегда тебя слышал, Хотел сделать сюрприз. Подготовить всё. По выходным мотался к чёрту на рога. Единственный минус тамошних мест — плохая связь в низине, но мы что-нибудь придумаем. Не умею я подавать красиво ни признания, ни подарки… В общем, я купил там дом, на самом берегу. Купил его для нас.