Игорь Срибный - Даша из морской пехоты
Сауле расчехлила винтовку и посмотрела в прицел. Дальномер показывал расстояние до купальщиков около 600 метров. Погода была безветренной, и воздух сухим – вполне приличные условия для выстрела. Ее почему-то охватила завистливая ярость при виде беззаботности русских, смешавшаяся с личными амбициями – непросто поразить врага с такого расстояния. Она выбрала цель. На противоположном берегу невдалеке от воды несколько русских раздевались догола, готовясь нырнуть в прорубь. Ее жертвой должен был стать крепко сложенный моряк с синими татуировками на плечах.
Сауле прицелилась чуть повыше головы своей жертвы. Сделав несколько медленных и ровных вдохов и выдохов и задержав дыхание, она нажала на спусковой крючок.
Грохот выстрела разорвал тишину. Мгновенно вернув винтовку на огневую позицию после отдачи, Сауле за долю секунды снова поймала свою цель в оптический прицел и увидела пулевую дыру над пупком русского. Тот вдруг согнулся пополам, и до Сауле долетел его крик, вызванный непереносимой болью, и полные паники голоса товарищей моряка. Смертельно раненный боец упал на колени и ткнулся головой в снег, и из его спины потоком хлынула кровь. Русские стали опрометью выскакивать из проруби…
Сауле перевела прицел выше, на позиции русских, возвышавшиеся над берегом. И через несколько секунд услышала свист выпускаемых из минометов мин, которые взорвались на немецком берегу значительно дальше ее укрытия. Нужно было немедленно уносить ноги… Сауле, извиваясь ужом, сползла с холма и устремилась обратно к своим траншеям, защищенным холмом.
В траншее ее уже ожидал гауптман Хольт. Он услышал одиночный винтовочный выстрел, разорвавший тишину, и сразу понял, что произошло.
– Черт побери, я ведь не давал вам разрешения выходить на работу, господин унтер-офицер! – его голос был полон злобы. – Разве это было так уж необходимо – убивать русского в их праздник Крещения?! Наш уют кончился, теперь иваны по вашей милости устроят нам ад! Госпожа Убийца сделала свой выстрел, чтобы разрушить нашу идиллию…
Он не успел договорить, как первые пулеметные очереди обрушились на позиции роты. За ними последовал мощный минометный удар, накрывший постройки винсовхоза, в которых находился штаб и спальные помещения. Затем мины стали падать в траншеи.
Сауле сидела на корточках у стенки окопа и тихо подвывала от ужаса…
Русские достойно отомстили за смерть своего товарища: после обстрела из траншей вынесли тела троих убитых и шестнадцати раненых…
Сауле заперлась в своей комнате и двое суток не выходила из нее, пока ее не стал донимать голод. Что-то надломилось в ней после этого случая. Но… Она еще больше ожесточилась и озлобилась… Теперь уже на весь окружающий мир.
Через две недели по окопам поползли слухи о том, что скоро на передовую для поднятия боевого духа и психологической разгрузки солдат перебросят бордель вермахта.
Война сузила солдатскую жизнь до самых неотъемлемых вещей: выживания и жадного глотанья пищи. О женщинах в окопах почти не думали, ибо близость с женским полом была возможна только в двух случаях: если войска не вели боевых действий и вступали в близкий контакт с местным населением, насилуя женщин, либо если в часть направляли бордель.
В то время как некоторые офицеры и унтер-офицеры располагали своими жрицами любви, которых солдаты называли «офицерскими матрасами», низшие армейские чины не имели доступа к этим женщинам. Им оставалось только насиловать или идти в бордель.
Когда приезжал бордель, жаждущие сексуальной разрядки солдаты буквально штурмовали командиров, требуя разрешить им посещение этого заведения. Отпускали по десять человек. Счастливчики прыгали в кузов грузовика и мчались в штаб батальона, который стоял в каком-то селе.
Еще не зная, зачем она это делает, Сауле тоже испросила разрешения отправиться в бордель. Гауптман Хольт посмотрел на нее с какой-то смесью удивления и презрения, но все-таки включил ее имя в список убывающих в увеселительное заведение солдат.
Всю дорогу они трепались только о еде и о сексе, не обращая на Сауле никакого внимания, словно она не была женщиной…
Бордель находился в здании бывшей школы. Едва солдаты успели открыть дверь, как унтер-офицер медицинской службы заорал на них: «Где ваши презервативы?» Солдаты затоптались в нерешительности… Зло оскалившись, унтер-офицер выдвинул ящик стола и вывалил на зеленое сукно столешницы кучу презервативов в казенной коричневой упаковке. «Гоните по пять рейхсмарок за девочек и по тридцать пфеннигов за презерватив вермахта! Никто не пройдет к девочкам с голым оружием», – заявил медик.
Сауле вдруг засмущалась и хотела уйти…
– Эй, ты, а ну стоять! – окликнул ее унтер-офицер.
Сауле остановилась и повернулась к медику. И только сейчас он понял, что перед ним женщина… Довольно симпатичная женщина…
Быстро затолкав солдат в соседнюю комнату, он обернулся к Сауле.
– А ты, вероятно, хочешь мужика? – плотоядно ухмыляясь, спросил медик. – Я готов обслужить тебя за те же пять марок, плата одинакова для всех…
– Ты грубое животное! – сказала Сауле. – Я не хочу тебя! Я хочу женщину!
– Но у тебя нет презерватива! – злорадствуя, заявил унтер-офицер. – А у меня они закончились. Вот сейчас последние отдал. Так что гуляй, девушка!
Сауле вдруг успокоилась. Она не привыкла отступать, и поведение медика только сильнее возбудило ее желание иметь женщину.
– Ты знаешь, скотина, что означают вот эти нашивки? – она повернулась к медику боком, показав нашивки на рукаве.
– Да плевать я хотел на твои нашивки! – заорал унтер. – Проваливай отсюда!
– Каждая нашивка дается за десять уничтоженных врагов, – спокойно продолжала Сауле. – Я снайпер. То есть я убиваю врагов, сама оставаясь невидимой для них. Ты понимаешь, о чем я?
– Чего ты хочешь? – Теперь медик смотрел на нее с опаской. Видимо, он что-то слышал о снайперах…
– Я же тебе сказала, я хочу женщину! – отрезала Сауле.
– Но не каждая… – заикнулся медик, но Сауле грубо оборвала его.
– А вот это уже не твои заботы, – отрезала она. – Возьми деньги и веди меня к девушкам!
Гулко топая сапогами, унтер провел Сауле по школьному коридору к двери, на которой сохранилась табличка «Учительская». Толкнув дверь, он пропустил Сауле…
На продавленном диване сидели три девушки – румынки, которые с испугом взирали на Сауле.
Сауле растерялась. Она стояла истуканом и не могла сдвинуться с места. Ее лицо покраснело. Женщины о чем-то заговорили между собой по-румынски, видимо, решая, кто из них позаботится о Сауле. Наконец, одна из них поднялась, взяла ее за руку и, ничего не говоря, повела за ширму.
Крайне взволнованная, Сауле подчинилась. Ее словно пробило током, когда девушка стала раздевать ее медленными, нежными движениями. Одежда Сауле полетела в угол, за старый, облезлый диван.
– Расслабься! – сказала девушка нежным, бархатным голосом и, присев на корточки, обхватила ее поясницу двумя руками и стала водить своим языком по животу Сауле. Та задрожала от страсти и, рывком подняв девушку, покрыла ее лицо горячими поцелуями. Она жадно вдыхала запах ее тела, ее волос, вымытых хорошим мылом. Ее руки путались в ее волосах, которые, словно шелк, спадали ей на плечи. Страх, напряжение и желание, накопившиеся за время, прошедшее после смерти Сюткиса, – все выплеснулось в одно мгновение. Умелый язычок румынки щекотал уши Сауле, и это было почти невыносимо. Ее язык нежно скользил по шее, легко касался напрягшихся сосков… Сауле чувствовала, как переполняет ее желание. Дрожа от предвкушения, она рухнула на диван, увлекая за собой девушку. Ее язык щекотал живот Сауле, кружа вокруг пупка и опускаясь все ниже и ниже… Это заставило ее затрястись от удовольствия и полыхнувшего внутри нее жара. Тело Сауле пронзили невыразимые ощущения. Ее жадные руки нашли нежные пальцы девушки, чтобы сцепиться на короткое мгновение. Вся нежность, которая была в душе Сауле, выплеснулась мгновенно, заставив ее закричать от счастья, когда наступил тот самый – главный момент…
И тут она увидела глаза девушки, полные печали… Эти глаза… Они вдруг заставили ее почувствовать себя ужасно одинокой. Она жадно вгрызалась в ускользающие мгновения счастья, но очарование медленно исчезало, уступая место боли и отчаянию, возвращая ее в реальность.
– Пошла прочь! – злобно процедила Сауле.
Она хотела ударить девушку, но та вдруг бросила на нее такой пронзительный взгляд, что Сауле испугалась… И ее агрессивность мгновенно погасла.
Она медленно одевалась… И думала… Жестокость войны лишь на несколько минут стерлась из ее сознания. Да, нежные объятия дают тебе обманчивое чувство защищенности в холоде русской зимы. Они позволяют забыться, но это забытье потом резко обрывается, причиняя почти физическую боль. И становится еще хуже… Противно…
