Нина Бодэн - Знакомые страсти
Мафочка рассмеялась, словно вновь стала молодой и сильной.
— Не знаю, почему я сказала «ребенок»! Ты родилась. Я помогала твоей матери при родах и первой взяла тебя на руки. Я сказала Гермионе: «Дорогая, твоя маленькая девочка очень красивая». А она повернула голову на подушке и говорит: «Хочешь ее?» Я даже не сразу поняла. Она же продолжала: «О подруга моей души!» Тогда я посмотрела на нее и как будто увидела маленькую девочку, повторяющую старую дурацкую шутку. Но она-то была взрослой женщиной, и я все поняла, даже поняла, что она все время думала об этом и только в ту минуту набралась храбрости, чтобы сказать. Еще я поняла, что сама тоже думала об этом, но не признавалась себе. Я ведь уже любила тебя, такую маленькую у меня на руках, и я любила Гермиону! Сразу все стало просто. Я сказала: «Конечно, но надо спросить Мартина». Тогда она рассмеялась и сказала: «Моя милая дурочка, он сделает, как ты пожелаешь!»
Тут приехала «скорая помощь», и Гермиону увезли в больницу, а тебя оставили. Так она сама захотела. Я же была счастлива и напугана — в ужасе от того, что случится непредвиденное и все пойдет прахом. Она же могла изменить свое решение! Представь только, Гилберт мог умереть в лагере, и тогда она забрала бы тебя! Мне было стыдно за такие мысли; я чувствовала себя виноватой, потому что была необыкновенно счастлива! Потом приехал Мартин. Он навестил ее в больнице, а я ждала его и думала: сейчас он придет и скажет, что ничего не получится. Когда он открыл дверь, я боялась взглянуть на него, а когда подняла глаза, он улыбался. Он сказал: «Все в порядке, она — наша дочь». Потом ему пришлось заняться бумагами. Мне хотелось поддерживать отношения с Гермионой, посылать ей твои фотографии, но Мартин сказал «нет». После больницы она сразу уехала к своим детям в Шрусбери. Больше она не изъявила желания повидаться со мной, попросила не посылать ей ни писем, ни фотографий. «Так лучше для нас, — сказал Мартин, — и легче для нее. Полный разрыв»…
Мафочка вздохнула.
— Потом я узнавала о ней только из газет. После войны у нее вышла книга — однажды утром открываю газету, а там ее фотография и небольшая заметка о том, как она начала писать, чтобы содержать семью, когда ее муж вернулся домой совсем больным и не смог работать. С тех пор она написала много книг, так называемых дамских романов, или романтических историй о том, как юноша встречается с девушкой и все заканчивается счастливо. Правда, мне они кажутся немного печальными, ведь я знаю, чем закончилась ее собственная история и как потом складывалась ее жизнь. По крайней мере до смерти Гилберта. Когда я прочитала об этом в «Таймс» лет десять назад, не помню точно — ты уже была замужем и родила Пэнси, — то написала ей через издателей о том, что у тебя все хорошо и что ты родила ей внучку, но она не ответила…
Она посмотрела на Малышку.
— Не расстраивайся, дорогая. Не знаю, какие у тебя планы, но не исключено, что ей не хочется тебя видеть. Она уже старая. Ей столько же лет, сколько мне. Семьдесят. Наверно, потому что я много наговорила о том времени, когда мы обе были еще относительно молодыми, но, знаешь, поверить в это трудно!
— Не думаю, что хочу ее видеть, — выпалила Малышка и сама удивилась, сколько злости было в ее голосе.
Почему она так разозлилась? Ведь сама же хотела все знать, разве не так? Нельзя же злиться из-за того, что ей рассказали куда больше, чем она ожидала услышать. В ее жизни появилось еще одно измерение, и требовалось время, чтобы к этому привыкнуть, вот и все!
— Извини, мафочка, и спасибо тебе за рассказ. Мне надо все переварить, так что потерпи. Сейчас у меня такое чувство, что глупо было расспрашивать тебя, так это все не важно. Пока ты говорила, во всяком случае почти все время меня интересовала не она. Что мне до нее? Меня интересовала только ты.
— Моя дорогая, тебе надо все обдумать.
Мафочка улыбалась, но Малышке показалось, будто та отстранилась от нее, и она испугалась. Ей хотелось сказать: «Все это не имеет никакого значения для нас с тобой, правда?» Но она вспомнила, как отвратительно чувствовала себя, когда Эйми произнесла нечто подобное…
— Дорогая, — сказала мафочка, придирчиво оглядев дочь, — твоя щека очень неважно выглядит. Пожалуй, тебе пора сделать примочку и чем-нибудь ее смазать.
Глава пятая
Дом в викторианском стиле из красного кирпича, когда-то принадлежавший тете Мод, стоял немного в стороне от дороги на заросшем вереском склоне довольно крутого холма. Кто бы ни жил в нем сейчас (дурацкая асфальтовая дорожка и аккуратные клумбы с поздними розами предполагали опрятную немолодую пару), эти люди почти свели на нет живую изгородь и срубили старые яблони, хотя в прежние времена, если смотреть из верхних окон, никакие деревья не могли загородить прекрасный вид на широкую мирную долину. Возле одного из них, бывало, стояла мафочка и смотрела, не мелькнет ли красный платок заскучавшей Гермионы. Теперь можно позвонить по телефону, подумала Малышка, обратив внимание на провода, которые тянулись от темно-фиолетовой черепичной крыши к телеграфному столбу у ворот, и стайку сидевших на них птиц.
Если не считать телеграфных столбов и шеренги электрических опор, мрачно вытянувшейся вдоль вспаханных осенних полей, здешние места как будто не изменились за несколько десятков лет. Возможно, тут стало пошумнее из-за тракторов, но это все. Даже маленький магазинчик, который мафочка посоветовала Малышке найти, так как он стоял в конце улицы, ведшей к ферме Добсонов, был на месте: старый бело-черный дом, развернутый боком к дороге, со старым рекламным щитом на стене и единственным насосом бензозаправки. Малышка проехала около полумили после этого приметного ориентира, удивляясь, что узнала его, будто сама когда-то видела. Не останавливаясь, она ехала дальше, и сердце у нее билось все сильнее по мере того, как перед ней разворачивались декорации прошлой жизни мафочки. Белые ворота, безлесая гора, высокий медно-красный бук, за ним дом.
Малышка остановилась. Жаль, конечно, яблонь, но мафочке будет приятно узнать, что дом цел и невредим и цела даже старая железная скамейка, на которой тетя Мод любила фотографироваться с собаками. Интересно, что сталось с собачьими конурами за домом, о которых рассказывала мафочка, и что изменилось в самом доме. Прежде ей ничего не стоило бы постучать в дверь, и Малышка вообразила пожилую женщину, которая открывает ей, приглашает зайти и даже, возможно, предлагает чай или домашнее вино из бузины. Если ей много лет, то не исключено, что она помнит тетю Мод, которая наверняка принадлежала к местным «чудакам». А теперь одна мысль о том, чтобы поднять крючок на калитке, приводила Малышку в трепет. Что она скажет? Что здесь когда-то жила ее мама? А что если эта — воображаемая, напомнила себе Малышка, — женщина знает, что дочь мафочки умерла?
