Светлана Белозерская - Сердце метели

— Степа, это Наташа. Я видела сегодня твою маму… Как ты себя чувствуешь, можешь говорить?

— Да. Я себя вообще не чувствую, слава Богу. Часа через два почувствую… Спасибо, что позвонила. Я хотел сказать тебе многое… Прости за все, что я тебе сделал, если можешь…

— Я давно простила, никакого зла не держу. И ты прости меня. Я давно поняла, мы оба были слишком незрелыми людьми, чтобы жить вместе. Я была для тебя неподходящей женой, тебе было со мной плохо. Это наша общая ошибка, и ты ни в чем не виноват.

— Виноват. Я плохо с тобой обращался. Я довольно быстро понял, что ты-то была со мной ради меня самого, чего не скажешь о других… Я завидовал твоему таланту. Меня бесило, что ты такая хорошая, а я такое дерьмо… Мне казалось, в тебе говорит гордыня. Потом я понял, что ты действительно любила меня искренне, просто не проснулась еще, а тогда казалось, что ты мне назло ведешь себя безупречно, чтобы моральный выигрыш был на твоей стороне. Прости меня за это. И за ребенка, главное, прости — видишь, как меня Бог наказал.

— Степа, не думай так, прошу тебя. Я ребенка потеряла по своей вине, из-за собственного легкомыслия. Если бы я не простудилась так сильно, ничего бы не случилось. Я бы оставила его, что бы ты ни говорил, и у твоей матери сейчас был бы внук, а у тебя сын. Прости меня!

— Хорошо, если тебе так легче, хоть я на тебя никогда с тех пор не сердился. Я всех простил, даже своего отца, который всю жизнь делал вид, что понятия обо мне не имеет. Я хочу одного — скорее отмучиться. Конечно, легче было бы сразу, но я знаю, надо терпеть, чтобы Бог простил. Ты замужем?

— Нет.

— У тебя есть кто-то?

— Да.

— Он не женат?

— Нет. Мы скоро поженимся.

— Дай Бог тебе счастья. Роди мальчика и девочку. Я верю, у тебя все будет хорошо. Мне тяжело долго говорить. Прощай, Наташенька. Поживи хоть ты вместо меня. Молись за меня иногда, особенно когда умру. Боюсь, моей душе это необходимо.

— Я хочу к тебе приехать, можно? — От этого «прощай» у нее сжалось сердце.

— Нет, ни в коем случае. Я и зеркало-то боюсь брать, даже не бреюсь уже сам. Не хочу, чтобы ты меня видела. Мы поговорили, и мне стало легче. Спасибо. Прощай.

Уже лежа в постели, она продолжала скорбные подсчеты. Шестьдесят тысяч — две с половиной тысячи долларов. Значит, два месяца — около двадцати двух тысяч. И при этом ей надо жить, платить гримеру, ездить со съемки на съемку, в больницу, кормить себя и больного. Плюс наркотики. «Интересно, что с моей машиной, — подумала она. — Надо спросить Карела, может, тот мужик уже готов заплатить хоть что-то, хоть пятьсот долларов. Полтора дня без невыносимой боли для Степы». Сама того не заметив, она уже рассуждала, как Раиса Афанасьевна. Неужели, неужели он все равно умрет? Немыслимо. Степа, который боялся зубного врача, стонал, как умирающий, если у него болело горло, терпел такие муки, и никого рядом, кроме матери, — ни женщин, ни друзей. Если бы не мать, он давно бы покончил с собой, потому что знать, что все равно умрешь, и физически страдать при этом — кому это под силу? Ни одна мать не скажет, что ее ребенок умирает, если есть хоть капля надежды. Неужели и он сам уже ни на что не надеется? Не может быть. А что бы сделала я на его месте? Наверное, этого о себе никто не может знать заранее. Страшно подумать, что перенесла Раиса Афанасьевна, сколько раз переходила от надежды к отчаянию…

Два дня, оставшиеся до приезда Карела, Наташа думала об этом неотступно.

15

Когда они встретились, он спросил:

— Что-то случилось, Наташа? Ты разлюбила меня?

— Нет, милый, что ты. Просто взгрустнулось.

— Наш приятель объявился. Завтра обещал отдать первый взнос, так сказать. Двести долларов. Не густо.

Наташа расстроилась, но постаралась взять себя в руки.

— Привези мне их сразу, ладно? — Она замялась.

— Ты можешь мне сказать, что произошло? Тебе нужны деньги?

— Нет, мне — нет. Они всегда нужны, но со мной все в порядке. Расскажи лучше, как ты съездил, что там произошло?

— Ничего страшного. Небольшая семейная проблема. Мы уже все уладили, не думай об этом. Поедем поужинаем в ресторане?

— С удовольствием.

Когда они уже сидели за ужином, Карел спросил:

— Ты можешь мне все-таки сказать, что случилось? Я же вижу, что тебя что-то гложет. Разве я тебе чужой человек? Или ты хочешь это скрыть?

— Карел, дело не в этом. Я ничего не хочу скрывать, но сказать тоже не могу. Пойми меня правильно. Я хочу обратиться к тебе с просьбой. Ты уверен, что этот человек расплатится до конца года?

— Я понял, Наташа. Тебе нужны деньги. Если ты мне не доверяешь, я не буду спрашивать зачем. Сколько тебе нужно?

Она помолчала, не зная, что сказать.

— Карел, если бы ты мог дать мне взаймы сумму, которую рассчитываешь с него получить, я была бы тебе очень признательна. Мне тяжело просить тебя об этом, но они мне действительно нужны.

— Хорошо. Две тысячи я тебе, конечно, дам. Сегодня же. Но ты меня с ума сводишь, Наташа. Я не понимаю, кто ты мне? Ты моя невеста или нет? Ты обращаешься ко мне как к постороннему человеку. Это очень страшно, понимаешь? Тем более я вижу — ты несчастлива.

Она еще ниже наклонила голову.

— Что я должен думать, Наташа? У тебя долги? Скажи, я их с удовольствием заплачу, не думаю, что речь идет об астрономической сумме, ты же разумный человек, к тому же живешь очень скромно, что меня огорчает. Ты так себя повела, что я уже боюсь тебя обидеть и предложить что-то. Надеюсь, когда мы поженимся, хоть это изменится.

— У меня нет долгов, Карел.

— Что тогда? Тебе угрожают? Больна твоя мать? Ты хочешь что-то купить? Машину, одежду — что? Не мучь ты меня, скажи хоть что-нибудь.

— Хорошо, — вздохнула Наташа. — Но сначала скажи, зачем ты ездил домой? Что за «небольшая семейная проблема», ради решения которой твой отец не попросил — потребовал, чтобы ты бросил все дела и вылетел в Прагу перед Новым годом? Меня это не должно волновать?

Он растерялся.

— Но это не касалось нас с тобой, правда. Это то, чего нам действительно не хотелось бы обсуждать ни с кем.

— Посторонним. Да, Карел? Ты это имел в виду?

Он изменился в лице, помолчал. Взял ее руку, поцеловал.

— Я был не прав, Наташа. Ты мне самый родной человек, просто я еще не привык к этому. Проблемы были у моей сестренки, ей всего восемнадцать. Отцу показалось, что с ней что-то не в порядке. Он осторожно проверил и убедился — это наркотики. И не марихуана, гораздо серьезнее. Он не знал, что делать, и вызвал меня. Мать девочки, к сожалению, не имеет на нее никакого влияния.

— И что вы решили?