Хизер Грэм - На всю жизнь

— Джордан, давай прямо здесь, на полу… — бормотала она.

— Нет, на кровати, — возражал он.

— На полу, сейчас, здесь…

— На кровати, — настаивал он, и ему хотелось смеяться. — Пол слишком жесток для моей спины.

Тара согласилась, и они стали медленно перемещаться в сторону кровати. А Джордан все более уходил в глубину своих воспоминаний.

Он помнил комнату Кэти. Они всегда занимались любовью именно в ней. И эта комната стала их святилищем. Прошлое таилось в ней в каждом углу, в каждой складке ее покрывал. Как-то они принесли сюда маленьких дочек, и, пока крошки тихо лежали между ними на кровати, Джордан и Кэти, оглядываясь вокруг, восхищались уютом, созданным их руками.

Тара между тем становилась все нежнее. Ее пальцы судорожно блуждали по его спине, поцелуи, словно раздуваемые ветром угли, с каждым мгновением все более обжигали его кожу. Страсть затягивала его. Он ласкал, целовал ее тело, слушал ее томные стоны… И думал о бывшей жене…

Тело Кэти было прекрасно. Стройное, подтянутое, словно выточенное из мрамора гениальным античным ваятелем. Лишь два маленьких шрамика тоненькими ниточками тянулись от лобка к пупку. Но они не причиняли Кэти боли и не беспокоили ее. Получив их при рождении дочерей, она иногда дразнила Джордана, уверяя, что если бы они решились иметь больше детей, то она предпочла бы четное число шрамов нечетному. На что он всегда отвечал, что ему дороги и эти два шрама, ведь маленькое несовершенство всегда особенно ярко подчеркивает большую красоту.

Как любил Джордан тело своей жены! Высокое, изящное, с упругой, совершенной по красоте грудью, сосочки которой слегка потемнели после рождения дочерей и приобрели от этого какой-то особый, изумительный темно-розовый оттенок. Да, тело Кэти было проявлением ее необыкновенной красоты. Так же, как и лицо. Джордану почему-то всегда казалось, что эта красота связана не только с внешней привлекательностью Кэти, а каким-то непостижимым образом заполняет все ее существо, смутно проблескивая в малейшем движении рук, нечаянном выражении глаз, тонком изгибе губ.

А как улыбалась милая Кэти, как лукаво смотрела порой, когда он не сразу мог подобрать слова, чтобы выразить ей свое восхищение! Сколько оттенков было в ее шепоте, смехе, прикосновении рук! И время ничуть не изменило ее. Не прибавило ей ни веса, ни тяжести движений, ни угрюмости глаз.

Лучше бы уж она подурнела, или вышла бы замуж за одного из своих писателей, или очерствела бы душой. Быть может, сейчас Джордану было бы от этого легче.

А Тара… Тара — прекрасная женщина. Замечательная, чуткая. И все же что-то тяготит Джордана, не позволяя полностью отдаться ей.

Джордан почувствовал, что его страсть угасает. Ласки уже не так волнуют душу, и какой-то холодок отчуждения притаился в глубине сердца, заставляя его сторониться бурных любовных объятий.

— Что с тобой? — мягко прошептала Тара.

И он стал уговаривать себя, подбадривать, убеждая, что прошлое все равно никогда не возвратится, смешно рассчитывать на его благосклонность. Ведь Кэти сама ушла от него и вряд ли удастся заманить ее обратно. И надо честно признать свое поражение.

Джордан посмотрел в окно. Над садом тяжело нависла черная, мутная ночь. Ночь его воспоминаний. Прошло десять лет, а она все так же мучает его, не дает покоя. Но жизнь продолжается. И надо как-то устраиваться в ней. Надо бежать от призраков, которые преследуют его и на этой постели.

Он резко встал и взял на руки Тару. Выйдя за дверь, он улыбнулся, и его лицо просветлело от вдохновившей его надежды.

— О! Куда это мы идем? — поинтересовалась эта влюбленная в него женщина, прижимаясь к его груди.

— В твою комнату. В ней мне нравится больше.

— Почему?

— Потому что она твоя. Она полна тобой, пропитана запахом твоих духов.

— Спасибо, — нежно прошептала Тара, прекрасная в своей наготе, и обвилась руками вокруг его шеи.

А чуть позже Джордан стоял под душем и ожесточенно тер себя мочалкой, пытаясь избавиться от этого запаха. За несколько минут до того, ласково распрощавшись с Тарой и сказав ей «до свидания», он обрадовался, что остался один. Вновь стоя у окна, Джордан разглядывал гостевой домик. Какая-то непонятная сила словно бы притягивала его сюда.

Сюда, где, казалось, ничего не изменилось с той памятной ночи. Где вновь и вновь с упрямым постоянством к нему возвращалось чувство подступающего к его дому прошлого.

Майлз Ривз, сидя в тени веранды, наслаждался мягкой прохладой обдувающего его ветерка. Только этой весной Мэган уговорила его сделать над верандой крышу, напомнив о приближающейся летней жаре. Тогда Майлз решил: у Мэган что-то с головой — ведь Массачусетс только что пережил одну из самых суровых, морозных зим. Но все же выполнил просьбу. И теперь в полной мере убедился в ее правоте.

Жара стояла адская. Солнце пекло нестерпимо, и казалось, что к полудню все живое исчезает с поверхности земли, спрятавшись от его жестких, обжигающих лучей. Но на веранде было изумительно. И Майлз каждый раз радовался своей мудрой предусмотрительности.

Он взял в руки флейту и нежно погладил ее блестящую гладкую поверхность. Приятно мысленно вернуться в прошлое. Сам он не слишком часто вспоминал годы совместного творчества с другими музыкантами «Блу Хэрон», но радио и телевидение то и дело включало их музыку в свои новые программы. И это каждый раз наполняло душу Майлза гордостью и самолюбивым удовольствием. Да, они были первоклассной группой. И люди до сих пор восхищаются их мастерством. А начинающие музыканты учатся у бывших участников «Блу Хэрон» высокой технике исполнения.

И вот теперь Джордан решил вновь собрать всех вместе. Замечательная идея. И то, что группа распалась, послужит хорошей рекламой их новой встрече. Ведь они все равно бы разошлись рано или поздно. И смерть Кейта была лишь поводом к происшедшему. Зато теперь это сыграет им на руку.

Майлз задумчиво посмотрел на свою флейту. На Бостон опускался вечер. И свет уличных фонарей, бледными пятнами покрывая пол веранды, плетеное кресло-качалку, в котором сидел Майлз, стол с лежащей на ней флейтой, мягкими тенями разрисовывал лицо музыканта, придавая его чертам какой-то смутный, почти фантастический оттенок. Впрочем, Майлз мало изменился за прошедшие со времени их совместных выступлений десять лет. Невысокого роста, веснушчатый, с карими глазами и копной густых рыжих волос, он в покрывавших теперь город вечерних сумерках выглядел почти так же, как в тот самый день, когда впервые познакомился с Джорданом, Кэти и Кейтом.

Еще раз прикоснувшись к блестящей поверхности флейты, он рассмеялся, вспомнив веселые забавы прошлых лет. И ведь что интересно, даже Майлза с его скромным, застенчивым нравом не обошла дурная слава, почти неизбежно преследующая любого известного музыканта. А ведь Майлз и Кэти были, пожалуй, самыми тихими в группе. Именно они всегда сглаживали все конфликты, возникающие в их компании, все противоречия их очень непростого союза.