Вера Кауи - Лучший друг девушки

– Тогда пусть ее отправят к Делии или Тони... Ты беременна и не в состоянии управиться с умирающей.

– Она хочет быть здесь, рядом со мной.

– У твоей матери достанет здравого смысла не навязывать себя в такое время. Ей нужны заботливый уход и постоянное внимание; честно говоря, в хорошей больнице все это она получит сполна, а не в доме на островке, затерянном в Карибском море.

– Когда придет время, я отправлю ее в больницу. А до тех пор она будет там, где хочет быть, то есть рядом со мной!

Ливи обезумела от горя, иначе она бы заметила, как изменилось лицо Билли, как он дернул плечами, услышала бы нотки раздражения в его голосе, когда он сказал:

– Как хочешь.

То, что сам он этого не хотел, стало ясно на следующий день, когда он покинул остров на том самолете, который был послан привезти к Ливи обеих ее сестер.

– Давнишнее деловое свидание, от которого никак не могу отвертеться, – не моргнув заявил он им.

– Понятно, – согласно кивнула головой Корделия. Она уже привыкла к такого рода случаям со своим мужем, но Тони подумала: «Если учесть, со слов Ливи, что ты специально оставил в своей записной книжке несколько пустых страниц, когда уезжал из Лондона, то откуда же это вдруг на тебя свалилось данное свидание?»

Ливи сама ответила на этот вопрос, когда Тони, зашедшую ее навестить, поразил ее изможденный вид, хотя внешне она выглядела превосходно в прелестном ярком шелковом японском кимоно, с гладно зачесанными на карибский манер волосами – Ливи не доверяла их чужим рукам, – упрятанными под яркий квадратный шелковый платок. Тщательно подведенное лицо, изысканный макияж существовали отдельно – вне их была женщина, которая изо всех сил старалась смириться с чем-то очень для себя неприятным.

– Билли уехал? – спросила она, поздоровавшись с сестрами.

– Да, – ответила Корделия. – Какая жалость, но что поделаешь... я уже счет потеряла тем случаям, когда я что-то планировала, а в последний момент Уорд меня покидал из-за неожиданного неотложного дела. Особенно с тех пор, как он стал послом...

Но Тони, пристально вглядываясь в лицо младшей сестры, заметила, как недобро сверкнули ее глаза, как едва заметно скривился рот, когда она спросила:

– У матери были?

– Она отдыхает. Сиделка сказала, чуть позже.

Ливи нивнула.

– Она теперь помногу спит. И это хорошо.

– А ты? Как ты-то себя чувствуешь?

– Теперь уже лучше... А так все время рвало, чего я только ни делала, все напрасно. – Трогательный жест плечами и капризно надутые губки как бы говорили: «Сами знаете, как бывает». – Билли этого не выносит... он вообще не выносит, когда кто-нибудь болеет. Первая его реакция – поскорее упечь тебя в больницу, но ведь не стану же я там околачиваться все девять месяцев?.. Бедняжка, он просто не знает, что делать, когда я нездорова... буквально места себе не находит.

Это потому, что нарушается установленный им распорядок, подумала Тони. И с каких это пор беременность вдруг стала болезнью? Дело, конечно же, в матери. Это ее он не хочет здесь видеть. Это ее надо отправить отсюда куда подальше, в больницу, с глаз долой, а для него и из сердца вон. Убеждена, что увидим мы его только на похоронах.

– Я рада, что вы здесь, – дрожащим голосом сказала Ливи. – Я хочу видеть только самых близких и дорогих мне людей. Никаких визитеров... пока у меня все это не пройдет...

– Конечно, дорогая. Мы никого не пустим сюда.

Чтобы никто, не дай Бог, не заметил отсутствия Билли.

Но только увидев свою мать, Тони поняла, что заставило Билли столь постыдно ретироваться с поля боя. Смерть уже пометила ее своим клеймом. Тони видела ее в последний раз три недели назад, состояние ее заметно ухудшилось. Черные глаза, так похожие на глаза Ливи, сделались огромными и запавшими, а протянутая навстречу дочери рука была напрочь лишена мяса и выглядела, несмотря на широкую кость, как рука скелета, хрупкой и слабой. Она, по-видимому, потеряла сорок фунтов веса, мысленно ужаснулась Тони. И когда наконец нашла в себе силы заговорить, голос ее, обычно сильный и звучный, был больше похож на шепот.

– Теперь... все... вместе, – сказала она, силясь улыбнуться.

Два дня спустя у Миллисент начались трудности с дыханием, не помогали даже кислородные подушки. Специальный самолет доставил ее в больницу в Майами, где она и умерла в предутренние часы следующего дня, так и не проснувшись от большой дозы снотворного. При ней находились все три ее дочери и двое из зятьев. Билли приехал на следующий день после того, как тело было отвезено в морг, он был нежен с женой, обеспокоен ее состоянием, Ливи, казалось, не замечала его присутствия.

Но на похоронах она была всем, о чем он мог только мечтать. Черное платье, скроенное и пошитое таким образом, что скрывало ее беременность – она была уже на четвертом месяце, – было трогательным в своей изысканной простоте, как и маленькая шляпка с полувуалью, затемнявшей только верхнюю часть лица. И, хотя похороны были сугубо семейными, каким-то образом – Ливи точно знала, каким именно, но никогда об этом не говорила вслух – там оказался фоторепортер одного из популярных журналов, сумевший сделать несколько снимков леди Банкрофт, опиравшейся на руку своего мужа, когда после погребения оба они направлялись к своей машине. После похорон Ливи вернулась в Англию, где полностью уединилась. Дэвид Гэйлорд Банкрофт был произведен на свет в одном из родильных домов Лондона тоже кесаревым сечением в связи с возникшими из-за токсикоза осложнениями. Он был крохотным, дышал с трудом, так как еще во чреве матери по каким-то непонятным причинам не получал достаточного питания. Его поместили в инкубатор, и только спустя три месяца Ливи было позволено забрать его домой. Нельзя сказать, чтобы так рекомендовали и настаивали врачи: хилый и болезненный ребенок не вписывался в заведенный Билли распорядок жизни.

4

Роды тяжело сказались на здоровье Ливи, и она долго не могла войти в норму. Ей посоветовали впредь воздерживаться от беременности. Такой совет ее вполне устраивал. Она была не из тех женщин, которые считают беременность провидением Божьим, ибо все роды достались ей тяжело. Будучи существом хрупким и нежным, она знала, что с уродливо вздутым животом теряет свою лебединую стать, несмотря на хитроумные складки широких кафтанов, и большую часть времени проводила в шезлонге под легким покрывалом, еще больше скрывая то, что Билли считал, как с болью в душе признавалась она самой себе, уродством. Когда она носила ребенка, с момента официального подтверждения беременности он даже пальцем ее не касался, красноречиво давая понять, что свои сексуальные потребности намерен удовлетворять на стороне. Драгоценные камни, которыми он, как из рога изобилия, осыпал ее после рождения и дочери, и сына, не были благодарностью за то, что она подарила ему детей, а за то, что снова дарила себя – свое удлиненное, нежное, хрупкое, захватывающее дух изящное тело, которое только и было ему нужно. И, чтобы понять глубинные основы этого парадокса, вовсе не требовалось слишком долго быть за ним замужем.