Маша Царева - Сидим, курим…
Его пальцы переплелись с моими. Они были теплыми и, самое главное, сухими. Терпеть не могу быстро потеющие мужские ладони — в таких объятиях вместо предвкушения страсти уныло думаешь, не останутся ли пятна на водолазке и в какую сумму обойдется химчистка.
Все как нельзя кстати. Мне, живой женщине двадцати пяти лет, нужен секс. Донецкий — не случайный прохожий и даже вроде бы в меня влюблен. Может, он окажется настолько искушенным, что и мое сердце в конце концов распахнется ему навстречу?
— Какое интересное у этой актрисы лицо, ты не находишь? — шепнул он, наклонившись к моему уху.
Я встряхнула головой: какое лицо, какая актриса? По экрану металась полная бледная дева со вздернутым носом и бантиковидными губками — кустодиевская купчиха европейского разлива.
— Не вижу ничего интересного.
Прошло еще десять минут. Моя рука по-прежнему покоилась на его ладони. Иногда он, как бы задумавшись, перебирал своими пальцами мои. И все. На заднем ряду, на местах для поцелуев!
Содержание фильма благополучно миновало мое сознание. С одной стороны, я испытала облегчение: серьезный роман с Донецким в мои планы вроде бы не входил и что-то подсказывало — одноразовые отношения не его репертуар. С другой — нечто, напоминающее женскую гордость (в наличие которой в своем организме я почему-то не верила), взбунтовалось и неприятно морщило лоб задумчивыми складками. Что все это значит? Может быть, и не было никакой приязни? Может быть, я сама настолько изголодалась по романтике, что сама все напридумывала?!
… А потом мы пили зеленый чай в кафе при кинотеатре. Настроение у меня было ниже плинтуса. Обсуждали фильм. Вернее, обсуждал Данила, потому что я ничего, кроме начальных титров, не запомнила.
А потом… Сама не знаю, как это получилось, но разговор вдруг перешел на меня. И это был самый унизительный разговор в моей жизни.
Данила сказал так:
— Я все знаю о тебе. Твоя биография у тебя на лбу написана. Бунтующая пигалица из приличной семьи, у которой хватило силенок лишь на то, чтобы показать фигу родителям. Каждое утро ты выползаешь на свой Арбат, кто-то из твоих коллег-неудачников приносит тебе отвратный кофе в пластиковом стаканчике. Свои картинки ты малюешь без всякого вдохновения: ни мастерства, ни техники, ни терпения. Ты могла бы получить образование, стать неплохой художницей, но предпочитаешь сливать свои каракули по триста рублей.
Ты думаешь, что это и есть свобода — арбатский ветер, всегда почему-то дующий в лицо. Что это и есть настоящая романтика, блин!
Такие, как ты, обычно спиваются к сорока годам, а к пятидесяти куда-то исчезают бесследно. Старятся одинокими, а потом тычут всем подряд под нос свои старые черно-белые фотографии и врут о бурной молодости.
Ты даже не всматриваешься в лица прохожих, ты тупо разглядываешь их ботинки. Тебе скучно и тошно, но альтернативы нет. Возвращаться в родительский дом западло, а начинать все заново лень. Ну и что представляет твоя жизнь? Созерцание вереницы пыльных тапок, дешевая работенка, боли в спине и поклонники с выбитыми зубами?
Твои подруги в болоте, даже макушек из трясины не видать. И что делаешь ты, вместо того чтобы выбраться?
Ты сама себя топишь, Глаша, еще года три такой жизни — и пути назад уже не будет!
Я никогда не мечтала быть блондинкой. Не упрашивала Деда Мороза о длинных и тонких, как у самки жирафа, нижних конечностях. Не экономила на обедах ради визита к дорогому стилисту. Образ Барби с детства не вызывал во мне никаких эмоций, кроме… легкой жалости.
Воспоминание детства: родители с торжественными улыбками протягивают мне выстраданную в мире дефицита Барби. Златовласую принцессу в пышном розовом платье. Ахнув от восторга, запираюсь с ней в ванной и с помощью маминого маникюрного набора приступаю к усовершенствованию объекта. Пергидрольные кудри летят в унитаз, мне их ничуть не жаль. Юбка леди превращается в экстремально короткий наряд панкующей хулиганки.
То, что случилось потом, когда я гордо похвасталась рукотворными метаморфозами родителям… Это воспоминание до сих пор едкой обидой сидит в моем сердце. Меня отхлестали почему-то по губам, как благородную леди, выругавшуюся матом. Мама орала, что я не уважаю ее труд, отец сквозь зубы цедил, что надо на год лишить меня денег на мороженое. А я искренне не понимала, в чем моя вина.
— Мамочка, но она же так переживала, — пыталась я оправдаться, — она же молодая девушка, а какой молодой девушке понравится быть как все? У пятерых девчонок в нашем классе есть Барби, и все они выглядят точно так же. А у меня она теперь особенная…
Та Барби, пластмассовая, детская, с синтетическим блеском волос и прилипшей к вечно загорелому лицу улыбкой, была штампована на игрушечной фабрике. А живые московские барби с коллагеновыми губками, прокачанными животиками и воздушным шариком вместо мозгов, штампуют себя сами — в салонах красоты, на оздоровительных курортах, в кабинетах хирургов-пластиков. Штампуют по образу и подобию наиболее элитных экземпляров, улыбающихся стоматологическим оскалом с журнальных обложек.
Я уж не говорю о том, что штампованная красота по логике должна обесцениваться, а получается почему-то наоборот…
Одно я знаю точно — таким вот куколкам жить не так-то просто.
Зрелище обманно-шелковой гривы лощеных волос из рекламы шампуня не корчило мои внутренности вихрем внезапной зависти. Я не всматривалась в увеличенные фотографии Синди Кроуфорд и Камерон Диаз в поисках замаскированной морщинки или выбившегося из нарочитой глянцевой приглаженности предательского седого волоска. И не радовалась вместе с папарацци и разжиревшими домохозяйками, когда у Гвинет Пэлтроу обнаружился послеродовой целлюлит. Более того, если бы расщедрившийся небесный распорядитель предложил обменять мою весьма посредственную внешность на нечто более соответствующее духу нашего жестокого времени, я ответила бы решительным отказом.
Поверхностное мнение: красавицам проще жить, у них шансов больше.
Больше шансов…
Ну да, больше шансов нарваться на истекающего вожделенной слюной придурка — такие стекаются к обладательницам модельной внешности, как мотыльки к свету лампочки. Единицы выигрывают сомнительный главный приз — роскошь с бесплатным приложением в виде мужичка, считающего себя царем и богом с завышенными эротическими требованиями.
Как и любая девушка в здравом уме я бы не отказалась прижаться щекой к шелковистому норковому меху, согреваясь от одного осознания, что невесомая итальянская шубка в пол — твоя.
Но получить в качестве шубно-квартирно-машинного бонуса кого-нибудь вроде Ленкиного Пупсика, кто уверенной походкой вознесет свое толстеющее пузо на твой личный алтарь?
