Арина Холина - Магия на каждый день
Но Аглая ее перебила.
— Об этом разговоре никто не должен узнать, — предупредила она. — Ни один живой человек!
Елена послушно кивнула. Аглая порылась в сумке и вынула три пузырька.
— Запоминай, — приказала она. — Когда я позвоню, поезжай домой к Игорю. Скажи, что тебе надо поговорить. Вот этим, — Аглая взяла пузырек с наклейкой 1, — ты надушишься за час до встречи. Вот это, — у нее в руках оказался флакон с надписью 2, — выпьешь перед тем, как войти к нему в дом. А третий выльешь ему в чай, или в кофе, или в вино. Разумеется, чтобы он не видел.
— А что я ему скажу? — смутилась Елена.
— Пока он будет готовить чай, тяни время, а потом он сам все скажет, — усмехнулась Аглая.
— Хорошо, — кивнула Елена и сгребла склянки. — И что будет?
— Ты его получишь, — Аглая развела руками.
— А вам это зачем нужно? — насторожилась Елена.
— Не твое дело! — отрезала Аглая и встала из-за стола. — Жди звонка.
* * *Саша проснулась и поняла, что сегодня у нее настроение для шопинга. Она сладко потянулась и решила, что потратит кучу денег на самые модные тряпки, — не спеша, весь день, с перерывом на обед в хорошем ресторане, проведет в магазинах.
Она повернула голову и нашла на подушке записку: «Любовь всей моей жизни! Уехал на работу — там пожар (в переносном смысле). Буду звонить. Целую твой идеальный живот».
Саша улыбнулась. Как здорово кого-то любить! Ну, разве не скучно заниматься сексом просто так, одеваться, уезжать домой и не чувствовать на первый взгляд беспричинную радость — просто оттого, что у тебя есть человек, особенный человек? Саша положила голову на его подушку, вдохнула запах его парфюма, вспомнила, как всего пять часов назад он лежал здесь — такой голый, такой загорелый, такой мускулистый и теплый… Она вспомнила, как у них началось вчера в третий раз: они отдыхали, обессиленные и сонные, а он провел рукой по ее бедру — с внутренней стороны, и от одного этого движения она так завелась, что и не заметила, как они уже снова крепко целовались и по губам словно бежал ток. Она ощущала каждое его прикосновение, и даже взгляд ощущала — то, как на нее смотрят его глубокие синие глаза. Их разрез, морщинки вокруг, выгоревшие брови — все это тоже распаляло… Когда он был в ней, она задыхалась от чувств — это было так же невыносимо, как щекотка, только приятно. Так приятно, что хотелось кусать его и, если бы было возможно, съесть…
Саша наконец поднялась с кровати, спустилась на кухню — современную кухню, без всяких там медных кастрюль, с микроволновкой (Амалия, Анна и мама ненавидели микроволновки), с огромным холодильником, навороченной электрической плитой и кофеваркой. Сделала кофе, намазала булочку джемом и отлично провела утро — в майке Игоря, а не в шелковом халате!
Составила план действий: покупки, обед, СПА-массаж, стрижка, маникюр и педикюр. Оставила записку: «Мужчина моей жизни! Буду часов в десять — навожу красоту. Уже скучаю», — крикнула домработнице, что уезжает, и вывела машину из гаража.
* * *— Еще раз повторите… — попросила сонная Настя.
— Алексей Епифанцев приглашает вас на пробы в новый фильм, который выпускает студия СТВ. Сегодня на студии «Золотой век» в три. Вы приедете?
— Конечно! — заорала Настя. — Ну, конечно!
Епифанцев! Гений! Сумасшедший питерский гений, снимающий только хиты! Ура!
Настя сбросила одеяло, с которого полетели обертки от конфет, крошки, журналы и пульт. После разговора с Гайсинским Настя улеглась в кровать и съела, как ей казалось, килограммов двадцать шоколада, батон хлеба с соленой форелью и штук сто… или, может, даже тысячу ирисок «Сливки с клубникой». Включив воду в ванной, Настя перетряхнула гардероб и остановилась на фантастическом платье с зап*!*а*!*хом: темно-синее, в белый и зеленый горох — настоящие шестидесятые, сексуально и просто. За час Настя уложила голову, накрасилась, стерла макияж, заново накрасилась, осталась наконец довольна, к платью надела синие сапоги-чулки, посомневалась и все-таки взяла черную сумочку от Биркин из крокодиловой кожи — подарок Амалии на двадцать три года, накинула кожаное пальто и, чрезвычайно довольная собой, отправилась на студию.
Работать с Епифанцевым очень хотелось. Говорили, он большой чудак, не может сам поймать такси, боится выходить из дома, может уволить негодного актера посреди съемок и под это переписать сюжет… Но он был лучший!
— Мы сегодня небольшим составом — приехали буквально на день, но, вы знаете, Алексей увидел вас в базе и очень захотел с вами познакомиться, — тараторила ассистентка.
В небольшой комнате Настю ждали: молодой стройный мужчина в джинсе — как выяснилось позже, сценарист, — грузная дама в пончо и с ручной камерой — помреж, и сам Епифанцев — с длинными, до плеч, тонкими волосами, с лысиной на макушке и в каких-то невразумительных тряпках коричневой гаммы.
Глянув на Настю сквозь очки, Епифанцев произнес тихим, как будто срывающимся голосом:
— Будьте любезны, прочитайте нам вот это. — Он протянула ей листок.
— Я могу подготовиться? — поинтересовалась Настя.
— Не надо готовиться! — с раздражением ответил режиссер. — Ну, прочитайте там сначала про себя, а потом уже нам… Хотелось бы приблизительно понять, на что вы способны. Я буду произносить реплики за партнера.
Настя пожала плечами, пробежала глазами отрывок сценария. Это была сцена, в которой герои — девушка Марина и молодой человек Денис — заблудились в катакомбах.
Настя подошла к стене, кивнула, помреж хлопнула в ладони и громко крикнула: «Поехали!»
Настя прислонилась к стене, одной рукой схватилась за грудь, наклонилась и положила вторую руку на колено.
— Денис… — хрипло проговорила она.
— Что? — откликнулся Епифанцев.
— Мне… нехорошо… — прошептала она.
— Что случилось? Что? Марина? — разволновался Епифанцев.
— Сердце… стучит часто-часто… — промямлила Настя и сползла на пол. — Мне… страшно! — Она обхватила голову руками. — Мы не выберемся отсюда… — простонала она. — Останемся здесь навечно и сожрем друг друга…
— Этого нет в сценарии! — возмутился сценарист. — Ничего такого про «сожрем»! И вообще, это истерика!
Режиссер выставил вперед ладонь.
— Погоди! Так даже лучше.
— Понимаете, у нее паника, ком в горле от страха, руки леденеют, тело как будто ватное — это такая безнадежность, что Марина уже не может, скажем, орать или биться в истерике… — обратилась Настя к автору.
— Настя, продолжай, все нормально! — одернул ее режиссер.
Настя доиграла сцену, вернула листок Епифанцеву и, не сдержавшись, спросила:
