Светлана Лубенец - Если влюбишься – молчи!
Семенов разжал руки. Оксана была вынуждена подхватить полубезжизненное тело подруги, которая чуть не упала на ступеньки.
– Знаете что, – Оксана показала глазами на Юльку. – Ей надо домой, в постель. Я отведу. Лень, ты мне после все расскажешь, ладно?
Пивоваров кивнул.
– А ты, Сашка, можешь все сказать про меня Лене. Пожалуй, я даже хочу, чтобы ты сказал. Пусть знает, какая я… дрянь…
Глава XVI
«Гляделки» и красная футболка
Присутствующие безмолвно проводили девушек глазами. Когда они скрылись за вагончиками, Пивоваров быстро сказал Семенову:
– Я ничего не хочу знать про нее, ясно? Если что и было… когда-нибудь… не то… теперь она другая. И не смей ничего никому про нее говорить! Убью! Мне плевать, куда потом на меня донесут!
– Может, нам уйти? – деликатно предложил Веретенников.
– Вообще-то… хорошо бы. Мне неловко было вам предложить, поскольку вы здорово помогли. Но теперь нам с Семеновым надо выяснить то, что касается только нас и никого больше, – согласился Пивоваров.
– Ясно, – Веретенников развернулся к вагончикам и потащил за собой Кепу, которому совершенно не хотелось уходить, поскольку разговор принимал очень интересное направление.
Когда и эти двое скрылись за мокрыми вагончиками, Сашка в изнеможении опустился на ступеньку и обхватил голову руками.
– Неужели ты всерьез думаешь, что я донес бы на тебя в клуб? – спросил он.
– А почему бы нет? Ты ведь на полном серьезе отобрал у Оксаны золото и до полусмерти запугал свою Юльку!
– Ничего я не сделал бы, – горько сказал Сашка. – И золото ее в целости и сохранности. Мне, знаешь ли, очень хотелось, чтобы вы испытали что-нибудь похожее на то, что я чувствовал тогда, чтобы вы боялись, как я тогда, чтобы были так же унижены! То, что вы выделывали со мной в то ненастное лето, я никогда не смогу забыть. Иногда мне казалось, что я уже забыл, но вы приходили ко мне в снах и опять напоминали… и травили, травили… И в снах порой еще страшней, чем наяву. Я, когда вас всех окончательно узнал, сначала сразу хотел перевестись в другую школу, а потом вдруг решил отомстить… Знаю, знаю, – остановил он попытавшегося что-то сказать Леню, – грамотный, не хуже тебя. Может быть, ты помнишь, что я единственный в классе пятерку за сочинение о Гамлете получил? А сочинение у меня потому, наверно, и получилось лучшим, что я очень хорошо понимал принца Датского – я находился в его шкуре, ощущал себя «в чумном дыму», «в скоплении паров». Ваш 9-й «А» для меня… как мрачный замок Эльсинора, а вы все – мерзкие клавдии, полонии, розенкранцы и гильденстерны… О женской половине класса, так и быть, умолчу по твоей личной просьбе.
– Знаешь, Сашка, я, конечно, не такой спец по Шекспиру, как ты, но мне кажется, что Гамлет действовал другими методами.
– Похожими. Просто принято его оправдывать, положительного героя из него делать, а по мне, так он – кровавый убийца, хотя, повторяю, я его понимаю. Не оправдываю, но понимаю. Я и себя не оправдываю. И даже, знаешь, думаю, что если бы у меня, как у него, была бы рапира, то… страшное дело, что я мог бы натворить…
– Насколько я помню, принц Гамлет за все заплатил жизнью, – вздохнув, сказал Леня.
– Тогда в лагере я тоже чуть не заплатил жизнью, хотя на самом деле платить надо было бы вам. Представляешь, вы так меня достали, что я однажды даже попытался утопиться… Физрук некстати подвернулся, вытащил, а я кричал: «Зачем? Оставьте меня в покое!» Теперь, конечно, благодарен ему…
– Сашка! Я понимаю… Вернее, не могу сейчас понять, как мы все, в общем-то нормальные люди, оказались способными на такое… Честно говоря, мне, если тебя это может хоть как-то утешить, стыдно о том, что мы творили тогда, вспоминать… Но скажи, зачем я должен был бить Доренко? Разве он тоже был в лагере?
– Не помнишь? Еще бы… Какое тебе тогда было дело до Жабика… и до этого отморозка Доренко?! – Сашка поднял на Леню злые глаза, а его руки сами собой сжались в изящные кулаки, которыми никого невозможно ни избить, ни испугать. – Доренко – самый гад! Самая сволочь! Староста! Будущий банкир! Обложка с журнала «Банковское дело»! Неужели вы не видите, какой он негодяй?
– Вообще-то я не в восторге от Борьки, но ничего сволочного за ним не замечал… Мне даже странно…
– Неужели? – Семенов всем корпусом развернулся к Лене. – Ну вспомни! Ты же присутствовал при этом! Ты еще раздавил мои очки… Возможно, нечаянно… Не знаю. Только я без них вообще потерял всякую ориентацию… Ну, вспомни!! Дождь. Темнеет. Мы на берегу залива. Я против Доренко… Неужели все стерлось из твоей памяти?
Леня все-таки вспомнил. И то, что тогда, четыре года назад, казалось ему всего лишь не слишком умной детской шалостью, теперь выросло до размеров дикого преступления. Он, сидя на грязных ступеньках недостроенного универсама, даже перестал замечать надоедливо бьющие по лицу капли холодного осеннего дождя, потому что очень живо вспомнил дождь другой, летний, но тоже холодный и, главное, до ужаса нескончаемый.
Тогда, в лагере, тот бесконечный июльский дождь довел их до исступления. Двенадцать живых темпераментных мальчишек оказались заперты в даче, в палате, большую часть которой занимали кровати и тумбочки. Под шум нескончаемого ливня при постоянном электрическом свете они перечитали вслух все имеющиеся в наличии книги, переиграли во все возможные игры, пересказали друг другу все анекдоты и страшные случаи из своей и чужой жизни. Телевизор в холле работал плохо, и его почти не включали. Настольный теннис так безжалостно эксплуатировали, что вышли из строя все шарики, и играть вскоре стало нечем. Надоело и рисование, и «морской бой», и «крестики-нолики», и «города», и другие бесхитростные бумажные игры. Все реже и реже мальчишки вязались к девчонкам, перестали заглядывать к ним в палату или в умывальную комнату. Под бесконечным дождем растаяла и улетучилась всякая детская любовь, симпатия и любопытство.
Леня вспомнил, как обрадовался, когда увидел, что в одном с ним отряде оказалась Таня Васильева из параллельного класса. Она ему всегда нравилась, и он намеревался как-нибудь подружиться с ней за лагерную смену. Он даже предпринял кое-какие шаги в этом направлении, и Таня среагировала на них самым положительным образом, но потом все зачахло и заглохло, так и не развившись. И девочек, и мальчиков одинаково довел до отупения каждый день льющийся дождь. Все мечтали только о том, чтобы их забрали из лагеря, и с завистью провожали уезжающих. Какая уж тут любовь? Тут и дружба-то давала трещины и полностью сходила на нет. Леня тогда рассорился насмерть со своим лучшим другом Серегой, потому что тому показалось, будто бы он, Леня, зачем-то подменил его сухую простыню на свою влажную. К концу смены, правда, вообще не осталось ни одной не влажной простыни, но с Серегой Леня так и не помирился, и даже сейчас они так и не смогли найти с ним общего языка.
