Ирина Лобусова - Пять минут до любви
— Нет. Никогда. Я не допустил бы, чтобы ты поехала… никогда! Это было простой проверкой! Если бы ты согласилась, я понял бы, что ты такая же, как и все — корыстная, алчная, что от меня тебе нужны только деньги… Прости меня… Я не думал, не знал… это было маленькой проверкой… небольшим испытанием… даже если б ты согласилась, я никуда бы тебя не повез… В самую последнюю минуту я воспрепятствовал твоей поездке… Я бы не допустил, чтобы ты села на корабль, что-то придумал… прости меня… пожалуйста… прости меня… я ненавижу женщин… я думал, что все женщины — корыстные сволочи… но ты…. Девушки так любят деньги… ты не такая, я вижу… прости меня… прости…
Он остановил машину, закрыл лицо руками. Потом вдруг стал целовать мои ноги. Его глаза по — прежнему были глазами жалкой, побитой собаки… Я вырвалась, чуть не ударив его по лицу:
— И многих ты там оставил?
— Только тех, кто этого сам хотел! Видишь, теперь я говорю с тобой честно. Да, иногда я продавал заграницу девушек, отвозил тех, кто очень хотел там остаться… любой ценой… по контракту на работу… У меня в Стамбуле два ресторана, но они только называются — рестораны, на самом деле это публичные дома. Видишь, я говорю с тобой честно. Я не ангел. В моей жизни много плохих поступков. Но есть очень много девушек, и не всегда проституток, которые хотят ехать туда. Они знают, чем будут там зарабатывать. Но считают, что лучше там трахаться за доллары, чем здесь делать то же самое даром. Понимаешь, мне в жизни всегда попадались суки, которые вымогали из меня деньги. Деньги, шмотки, круизы, рестораны…. В конце концов, они мне так надоедали, что это был единственный способ от них избавиться. Я предлагал им немного поработать заграницей… В Стамбуле, в ресторане… Видит Бог, насильно я никого не отвозил. Только тех, кто хотел этого сам. Я предлагал им круиз, потом — хорошо оплачиваемую работу… Все они соглашались. Никто не отказывался. Стоило мне заикнуться о круизе, как все они начинали визжать и бросались мне на шею в восторге. Постепенно это стало моим испытанием. Да, у меня есть специальная группа людей, которая перевозит девушек. Но я должен сказать тебе одну вещь: те, кто едет туда, знают прекрасно, на что едут. Знают, что будут заниматься проституцией, и они на это согласны. Проститутки в душе. Они добровольно соглашаются работать в публичном доме в Стамбуле. Это, кстати, оговорено в контракте-то, что они будут предоставлять секс — услуги. А тебе я предложил просто потому, что хотел тебе проверить… проститутка ты или нет… на самом деле я никогда не посмел бы отправить тебя туда…
— А если бы я согласилась поехать с тобой в круиз? Что тогда? Ты бы меня оставил? Если б я завизжала и бросилась тебе на шею? Ты продал бы меня в публичный дом?
— Наверное, да.
— И много таких, кому ты так клялся, как мне только что? Что ни за что на свете ты бы их не оставил? Не посмел бы вывезти и продать, а потом предлагал романтическое путешествие?
— Я не клялся еще никому. Ты единственная. Единственная женщина на земле, которой я это рассказываю.
— Зачем ты рассказываешь это мне?
— Наверное, потому, что ты значишь для меня больше всех.
— Я с самого начала знала, что тебе совершенно нельзя верить.
— Ты можешь мне верить — иногда я говорю правду.
— Иногда…
— Тебе я буду говорить правду, вот увидишь.
Меня вдруг стало тошнить. И снова мне следовало выйти из машины и больше никогда не видеться с этим человеком. Теперь он был просто опасен — с ним было опасно даже говорить. Кроме того, пропасть его морального падения внушала мне настоящий ужас. Но…
Но я не спешила уходить. Что-то в глубине души препятствовало мне это сделать. Может, растопленное чувство одиночества. Может, страсть. А может то, что до мого кохання оставалось всего пять минут… Не знаю.
А потом он повернул машину, и мы вернулись к нему, и занимались любовью — долго и нежно. И я осталась до утра — в его постели, в его комнате, в его жизни, в его сне. Он заснул, и, глядя на его лицо (спящий, он разметал руки вдоль простыни… на его висках выступили маленькие капельки пота, совсем как крошечные бусинки, так и хотелось смахнуть их рукой… Спящий, он был похож на маленького ребенка… На маленького, чем-то обиженного ребенка, но сам об этом не знал…). Я застывала в окружающей меня темноте и думала о том, что со мной происходит. Думала долго, пронзительно, мысли, не связные между собой, бегали как электрический ток по моим раскаленным жилам… Я была в одной постели с врагом. Мои ощущения были обострены до предела. Некоторое время назад я занималась любовью с врагом и, более того, испытывала просто страшное чувство любви… Мысли стучали в моей голове как маленькие молотки, как тревожные, вздорные пульсы. И испытывала такое одиночество, которого не ощущала никогда я жизни.
Я ходила как застывшая весь следующий день. По огромному, похожему на огнедышащее жерло вулкана городу. Я ходила в самом центре кипящего скопления людей, машин, домов и расплавленных отпечатков солнца на сером уличном камне, посреди чужих лиц, жизненных отрезков и ничего не значащих голосов, не различая красок, звуков, формы пространств окружающего меня мира. Замечая только собственную страсть, созданную для того, чтобы унести меня отсюда навсегда.
Города состоят из стали, камни, машин, крови и плоти людей, застывших посреди каменных лабиринтов. И ты не замечаешь тот момент, когда железобетонная сталь обыденной обреченности внезапно переходит в твою кровь. И ты становишься чем-то вроде застывшего камня. И унести от этого застывшего состояния может только боль. Живые клетки твоей боли… Мне навстречу попадались только его лица… Продублированные миллион раз, как на испорченной пленке. Все мужские лица сливались только в его лицо. Наваждение, с которым я ничего не могла сделать. Я и не хотела его убирать. Он проник в мою кровь, как гнилой вирус, проник, чтобы поднять над всем миром. Над привычными понятиями добра и зла.
Много позже, когда фонтан страстей в моей душе перегорел, как электрическая лампочка, я с удивлением остановилась на том, как могла допустить (вернее, запустить) свою жизнь до такой страшной пропасти. Как невероятно глупо и жестоко поступала с собой.
Целую неделю после этого страшного разговора он мне не звонил. Постепенно боль, неуверенность и слабость вылетели из моей головы, и я пришла в норму, чтобы подготовить себя к следующему свиданию. Но прошла неделя, потом — восемь дней, а он не звонил. Я позвонила ему домой. Никто не брал телефонную трубку. Я еще не знала о том, что самое страшное ждет меня впереди.
В комнате редакции было душно: кондиционер сломался, а окно не открывалось. Пахло свежезаваренным кофе. Если раньше этот запах был для меня приятным, то теперь вызывал тошноту.
