Ненавижу тебя, сосед - Лина Манило
— Обухов Илья, — читаю, а Даша закатывает глаза. — Это кто такой?
— Это лучший друг Лаврова, — кривится Даша и фыркает. — Ну, ещё один. Ладно мне Обухов достался. Ты лучше посмотри, кто тебе выпал.
В её словах слышатся зловещие нотки, я снова перевожу взгляд на экран, всё ещё надеясь на чудо, но когда вижу рядом со своим именем «Лавров Демид», распадаюсь на части.
Интересно, в этой жизни вообще существует справедливость?!
11. Ярослава
Моя мама всегда чувствует, когда мне особенно не до неё и именно в такие моменты предпочитает звонить. Вот и сейчас, когда я сижу, пытаясь переварить новость о кураторстве Демида над моей скромной персоной, её круглое лицо появляется на экране, не проигнорируешь.
— Ярослава, я тебя не разбудила? — мама улыбается, но глаза внимательно ощупывают моё лицо, вглядываются, изучают.
Мама, как рентгеновский аппарат, проникает взглядом до костей, высвечивает внутри всё, до чего дотянуться может.
— Ты хорошо питаешься? Спишь? Ты бледная!
Мама готова до утра перечислять все причины, по которым её единственная дочь может быть бледной, но я улыбаюсь, вклиниваюсь между быстрыми фразами и сообщаю, что у меня всё хорошо, это просто освещение такое и камера искажает цвет кожи.
— Смотри мне! — грозит пальцем без намёка на шутливость. — Если приболеешь, я тебя сразу заберу. Даже слушать ничего не стану!
— Мама, я не в пионерском лагере, чтобы меня можно было вот так просто забрать, потому что начались сопли.
Вот ещё, удумала. Никуда и никто меня не заберёт, пока сама не захочу, а я не хочу, потому что образование — то, к чему я стремлюсь, чтобы не провести остаток жизни в умирающей Красновке.
— Ой, надо же, опять этот тон взрослой и независимой, — фыркает мама, будто бы не до конца поверившая, что всё это — не игра, не шутка и не подростковый демарш. Что всё это — всерьёз и надолго. — Ничего, наиграешься и сама приедешь. Дело времени.
Мама так уверена именно в таком исходе, что я невольно закатываю глаза. Невозможно спокойно выслушивать подобное, а мама мама обещает надавать мне по заднице, если не перестану смотреть на неё, как на идиотку, злится. Даша качает головой, вздыхает тяжело и, кинув рюкзак на свою кровать, усаживается, оперевшись рукой на подголовник, подпирает кулаком подбородок и смотрит на меня сочувственно, не без унизительной жалости.
— Мама, как папа себя чувствует? — перевожу тему, мама расплывается в улыбке: о папе она разговаривать любит, хотя порой кажется, что он для неё не важнее надоевшего платяного шкафа, который терпят, пока проход не загораживает.
— Папа ворчит, что больше никогда на дачу не поедет, достали его мои огурцы с помидорами, но ты ж его знаешь, сам в итоге первым и рванёт, чтобы урожай собрать. Ещё он на рыбалку намылился, а я не пускаю, потому что после неё ни рыбы, ни мужа трезвого, одни нервы. Ещё его друг Палыч хочет отдать папе свой мопед, а я тоже против. Что это такое? Престарелый байкер какой-то на смешном дырчике! Ещё расшибётся на старости лет, что потом делать? Лечить? Я, знаешь ли, не миллионерка.
Мама трещит и трещит, захлёбывается словами, то обвиняя папу в безответственности, расточительности, то умиляясь ему, краснея, как девчонка. Странные у родителей отношения. То любовь, то война, а то и вовсе холодное безразличие.
Устав от болтовни моей мамы, Даша выходит из комнаты, а я вдруг решаюсь задать вопрос:
— Мама, а ты помнишь Лаврова? В доме соседнем с мамой своей жил…
Мама открывает рот, снова захлопывает, поджимает губы, меняется в лице. Что-то неуловимое проскальзывает тенью, а пауза затягивается.
— Что ты вдруг о них вспомнить решила? Ты, кажется, учиться поехала, а не ерундой свою голову забивать.
Даже тон изменился, в нём появились стальные нотки, а я вдруг снова чувствую себя маленькой девочкой, которая в чём-то провинилась, только сама не знает, в чём.
— Ярослава! Я о чём-то не знаю? — щурится, её ноздри гневно трепещут, будто вот-вот дым повалит. — Ты вновь где-то пересеклась с этим грязным оборванцем?
О, «грязный оборванец» — это даже мягко сказано. Бывало, мама выражалась покрепче. Порой даже сулила Демиду судимость в будущем, потому что «таким нищебродам там самое место».
— Ты всё знаешь, у меня от тебя секретов нет, — нагло вру, потому что давно научилась хранить тайны, не вмешивая в них родителей.
Даже про издевательства Лаврова никогда не рассказывала, хоть он и считает меня предательницей. Только я его ни разу не предала, только разве Демиду что-то объяснишь? Ему ненавидеть проще и легче. Будто бы злость — его защитная броня, помогающая не сломаться.
— Мама, почему ты так ненавидела его мать? — снова поднимаю запретную тему, на которую мама всегда отказывается разговаривать. Вот и сейчас:
— Не твоего ума дело, — слишком резко, очень порывисто. Зло. — Эта семейка — та ещё… гниль.
Как всегда, мама не договаривает, а мне вдруг становится неприятно. Если бы это не была моя мама, я бы даже употребила слово «противно».
— Но она же умерла, — вырывается из меня. — Разве можно так?..
— Можно и даже нужно, — бескомпромиссно, с полной уверенностью в своей правоте. — Смерть никакие грехи не покрывает. Лаврова была отвратительной грязной женщиной, на том свете ей самое место.
Я чуть было телефон на пол не роняю, слишком ошарашенная внезапной вспышкой злости и теми гадостями, что льются бурным потоком прямиком на меня.
Мама Демида была хорошей женщиной, она всегда угощала меня конфетами и гладила по голове, говоря, что я самая милая девочка на свете. Она была доброй, и я решительно не понимала, почему мама так на неё взъелась, а заодно и все женщины на нашей улице. Дикость какая-то, Средневековье.
— Мама, ты что такое говоришь?! — вскрививаю, а мама тяжело вздыхает. — Её нет уже, мама, это в прошлом. Что бы там между вами однажды не стряслось, это в прошлом!
Я даже вскакиваю с места, мечусь по комнате, пытаясь упорядочить мысли.
— Ты ещё ребёнок, Яся, что бы о себе не фантазировала, — голос мамы кажется приглушённым, а лицо замерло, превратившись в безжизненную маску. — В мире взрослых случаются разные неприятные вещи, о которых тебе лучше не знать.
— Мама, ты сегодня все планы перевыполнила, — я вдруг такой уставшей себя чувствую, вымотанной. К тому же возвращается Даша, я уже слышу её торопливые шаги за дверью, и я не хочу, чтобы она слышала все эти гадости, которые льются из моей
