Юлия Комольцева - Дежа вю
Весь мир – бесконечный и яркий – лежал у ног, солнце каталось туда-сюда, и видно было даже за самыми плотными тучами и в самую темную ночь. Оно согревало, но время от времени брызгало вокруг холодным светом: «Разуй глаза, все не так уж прекрасно!»
Работа, школа, ссоры по пустякам, ревность, неуверенность, страх, родители, бедность, встречаться некогда и негде.
– Олеженька, ты оставайся у нас, – говорила Алькина мать, – отец-то уж не проснется сегодня, а утречком ты пораньше встанешь…
Алька мучительно краснела. Мама понимала, мама видела, мама жалела их и радовалась за них, и старалась для них, и это еще больше все усложняло.
– Мама, – шипела она, – прекрати так говорить!
– Как? – удивлялась мать.
А что удивительного?! Олег понимал ее, было стыдно, жутко неловко, будто за ними подглядывают, а они знают об этом, и… Тут же он одергивал себя: забыться в поцелуях не стыдно, желать ее каждую секунду не стыдно, заорать на весь мир – моя! – не стыдно. Тогда почему невмоготу оставаться в чужом доме, бояться скрипнуть половицей, украдкой пробираться в туалет, воришкой выскальзывать с утра пораньше за дверь? Неужели только потому, что ее мать все понимает, а ее отец – ненавидит его?
Какие, право, мелочи!
Но они, эти мелочи, разбивали в пух и прах его объяснения, его теорию о сексе – единственной нити, связывающей их. Нить была прочная, яркая, из волшебного клубка. Но другие неотвратимо вплетались в сердцевину узора, и вот уже забрезжило: она нужна мне.
Как-то так вышло, что он стал хвататься за любую работу, уже не выкраивая лишнюю минуту для встреч, а думая о будущем. Сам себе удивлялся, ведь пожертвовать временем было равносильно подвигу. Он не знал, что самый настоящий подвиг у него еще впереди.
…Олег пощелкал мышкой, крутанулся в кресле, сосредоточенно потер щетину, предвидя с тоской, что больше заняться нечем. Наедине с собой ему всегда было комфортно. Всегда, но не сейчас, когда изо всех щелей, будто ополоумевшие голодные крысы, полезли воспоминания. Что с ними делать, куда девать? И куда деться ему самому?
Звонок. Кто-то услышал его отчаяние и решил помочь, отвлечь.
Олег ретиво схватил трубку, опрокинув пепельницу, утыканную окурками, как опятами.
– Олежек, как ты, дорогой?
– Мама, – вздохнул он, ссыпая мусор в ладони, – привет.
– Привет, привет. Как ты? – повторила мать.
– Нормально. Работаю, – зачем-то соврал он.
– Сегодня же выходной, сыночка. Отдыхать-то когда будешь?
Он снова вздохнул – догадался, почему она звонит.
Зачем он только вернулся домой! Шлялся бы себе по улицам до утра, отключив мобильник.
– Олеженька, а ты помнишь, какое завтра число?
Браво, похвалил он себя. Вот проницательность!
Завтра у отца день рождения, и совершенно ясно, что мать сейчас три часа кряду будет взывать к совести сына, который этот праздник не считает за праздник.
– Помню, мам, помню. Только это ничего не меняет, – устало сообщил он. – Мы же сто раз это обсуждали!
– Обсудим в сто первый, – мягко возразила мать и, всхлипнув, добавила: – Он тебя ждет.
– Я не приду. Я не приду, мам! Ясно?
Он выдержал более-менее спокойный тон. Хотя, на самом деле все это повторялось так часто, что у кого угодно лопнуло бы терпение.
А он вот – выдержал.
Мать жалко, подумал Олег, беспомощным взглядом обводя кабинет.
– Сынок?
– Да, мам, я здесь.
– Сынок, я знаю, папа во многом не прав, но…
– Мам, ты ничего не знаешь! – все-таки вырвалось у него. – Ты никогда не хотела знать.
– Не понимаю, о чем ты говоришь! Наш папа прекрасный человек, он любит тебя и всегда хотел для тебя только хорошего!
– Все, мама, хватит. Я не могу прийти. Я в Москву уезжаю.
– Именно завтра? – с печальной иронией проговорила она.
– Да. Так получилось. Ты бы вместо пустых разговоров удачи мне пожелала, что ли…
– Сынок! Да мы с папой всегда…
– Ладно, пока.
Мамина любовь к отцу была такой крепкой и густой, что заслоняла все на свете. Давным-давно, еще ребенком, Олег страшно ревновал. Потом стало некогда. А сейчас маму было безумно жаль. Хотя, если разобраться, она – счастливый человек.
Он отключил звук у телефона и долго смотрел, как настойчиво мигает онемевшая трубка.
В чем он виноват? В чем?! Почему ему приходится оправдываться, чувствовать себя эгоистом, безмозглым чурбаном, который не соизволит сделать приятное собственной матери?
Он уже давно перестал ненавидеть. Он и не думал мстить или – вот нелепость! – пытаться переделать, изменить того, кто назывался его отцом.
В чем же его вина? В молчании, приравненном ко лжи? Но даже сейчас, когда многое – все?! – осталось позади, Олег не мог сказать матери правду, не мог объяснить, почему всеми способами старается ограничить встречи с отцом и, изредка заходя в гости, избегает его взгляда.
Разве он должен был сорвать с нее розовые очки, а вместо них сунуть матери под нос зловонную кучу?!
«Наш папа – ублюдок!», вот чем пахла она.
Не просто взяточник и вор, а самый настоящий ублюдок. Впрочем, ни тогда, ни сейчас Олег не давал отцу подобных определений, не пытался втиснуть в слова то, что узнал в памятном разговоре после выпускного и что открылось позже. Много позже.
Слишком поздно.
Алька… Она тоже ненавидела своего отца, и Олег невольно сравнивал их – двух абсолютно разных мужчин, презираемых собственными детьми.
Их жизни были диаметрально противоположны, даже нелепо сопоставлять. Один пропивал зарплату, ходил в рванье, задирал соседей, удовлетворялся на завтрак соленым огурцом и плевал на семью с высокой колокольни. Другой держал в загашнике приличную сумму, и дом у него была полная чаша, и жена на него молилась – не потому, что испокон веку принято мужу «ноги мыть и воду пить», а потому что действительно уважала и ценила.
Две большие разницы, как говорят в Одессе.
А на самом деле?..
На самом деле просто его отцу повезло больше, чем Алькиному. Тот тоже был хитер, жесток и мечтал о власти, и, заполучив ее, наверняка действовал бы теми же методами, и карманы его так же топорщились бы от награбленного…
И как поступила бы Алька?
Хватило бы у нее отваги и сил сказать о своем отце правду? Олег не смог. Он доверял ей, но об этом рассказать не смог. Вина ли это или беда его, теперь неважно.
Но почему-то снова, неотвратимо, жестоко затягивало его в воронку памяти. Руки тянулись к клавиатуре, зажигался экран, и бездушные буквы черно мерцали на белом:
Когда это было? В апреле? В июле?Сколько смертей или жизней назад,Себя ли, друг друга ли мы обманули,Закрыли глаза, когда был звездопад.Дороги, года, перекрестки, границы,И никогда не попасть уже в такт,Листаю напрасно пустые страницы,И все – все не то, и не там, и не так!..
ГЛАВА 15
