Мария Барыкова - Тайна семейного архива
Хульдрайх понимающе улыбнулся.
– Ты всегда была разумной девочкой. – Он уже взялся за ручку двери, как вдруг порывисто обернулся. – Да, кстати, этот самый Вальтер Хинш – не твой будущий родственник?
– Как?
– Видишь, последняя строчка: «исполнитель»? Какой-то лейтенант Хинш. Впрочем, фамилия весьма распространенная, и скоро в их полку прибавится. – Хульдрайх весело подмигнул племяннице, не замечая, как медленно бледнеет ее лицо. – Ты вылетаешь завтра?
– Да.
– Тогда я больше тебя не увижу. Все дела по работе мы обговорили, а мой подарок – вот, – Хульдрайх вынул из кармана коробочку, – возьми. Откроешь в самолете. Приятного путешествия!
После того как за дядей закрылась дверь, первым порывом Кристель было набрать номер Карлхайнца и немедленно выяснить, действительно ли его отец находился в сорок втором под этим самым Плескау, но какое-то предчувствие остановило ее. «Во всяком случае, не сейчас, – попыталась она оформить его словами. – Карлхайнц… Для него это будет лишним поводом для расстройства, а он и так нервничает, отправляя меня в эту поездку. Потом, когда вернусь, мы вместе…» – но что они будут делать с этой новостью вместе Кристель не успела обдумать, поскольку двери распахнулись и на пороге возникла дородная, почти заслоняющая всех смеющихся и перешептывающихся за нею фигура Кноке. Начиналось торжественное и трогательное поздравление…
Под утро они сидели с Карлхайнцем на измятой постели и, будучи не в силах уснуть, курили.
– Знаешь, у меня такое ощущение, будто ты отправляешься не в трехдневное путешествие, а на тот свет. Россия как страна Орка, может быть, еще никому не удавалось вернуться оттуда… без последствий, скажем так. – Кристель прильнула к его каменно-гладкой груди, пытаясь этим движением перелить в возлюбленного свое спокойствие и уверенность в том, что поездка эта не принесет ничего плохого, а лишь расставит по местам некоторые, нужные им обоим акценты. И, ощутив ее посыл кожей, всем своим красивым, ухоженным, как у женщины, телом, Карлхайнц словно в благодарность и уже в который раз за эту бесконечную ночь последнего октябрьского дня взял ее быстро и бережно.
– Ты мое счастье, – услышала Кристель и вытерла с глаз непрошеную слезу так, чтобы не заметил Карлхайнц.
Из-за постоянных пробок на франкфуртской трассе им пришлось отправиться в путь пораньше и ехать в объезд. Оба, как обычно перед расставанием, говорили о ерунде, но Кристель все никак не могла избавиться от привкуса лжи, не оставлявшего ее с той минуты, когда она узнала о лейтенанте Хинше, угонявшем в Германию русскую молодежь. Но своего решения пока молчать об этом Кристель все-таки не изменила. «Потом, после России, нам обоим будет легче это понять», – нашла она объяснение своему теперешнему молчанию, и разум ее успокоился. Если бы только не этот привкус обмана, как железная ложка во рту…
Карлхайнц, между тем, продолжал наставлять ее, словно ребенка:
– Только, ради бога, никакой еды на улицах. Питья – тем более. Знаешь, первый год, когда мы начали торговлю с Россией, то оказались буквально завалены рекламациями на наши кофейники и чайники. Сотни людей ломали головы, а оказалось, что русская вода настолько грязна, что летят даже наши суперочистители. Так что, вода – только в бутылках, купленных в отеле. Про знакомства я уже не говорю.
– Но, послушай, как можно делать попытки понять страну, не входя ни в какой контакт с ее жителями? Это абсурд.
– Проницательному человеку может быть вполне достаточно острого взгляда на улицы, дома, одежду, манеру поведения. Главное – постараться схватить ту ауру, которая и называется… Впрочем, как ты ее назовешь, духом народа или genius loci,[23] не имеет большого значения. Если ты уловишь ее, все остальное станет гораздо понятней. А ведь ты умница.
На прощанье Кристель ласково, как живое существо, погладила кирпично-ржавого цвета «понтиак» Карлхайнца – он упорно покупал эту марку, несмотря на свой пангерманизм – и, не любя долгих проводов, лишь прикоснулась к его щеке своей.
– Я позвоню тебе сразу же, как приеду в отель. Ночуй эти дни у меня, ладно? Так ты будешь ближе ко мне. – И ее ладная, невысокая, но спортивная фигурка, затянутая в ярко-синюю кожу и освещенная с ног до головы бьющим сквозь стеклянную стену солнцем, скрылась за турникетами.
Самолет летел почему-то с остановкой в Варшаве. Кристель, несколько раз попытавшись повторить это название так, как оно было произнесено на польском, отчаялась, рассмеялась и осталась в салоне, несмотря на захватывающее дух зрелище багрово-черного, словно в языках пламени, неба над городом. Дикая мысль, промелькнувшая в тот момент, когда она спросила у Хульдрайха, где находится город Плескау, теперь завладела ею с непреодолимой силой. Практичный и трезвый немецкий рассудок говорил Кристель, что задуманный ею шаг малореален, если и вообще не безумен, что русские расстояния, вероятно, труднопреодолимы, во всяком случае, для иностранца, и что никакой «Мария Ф. Костылева» давно уже там нет. Может быть ее уже и вообще давно нет на этом свете. Но в то же время ее неспокойная душа продолжала нашептывать, что все возможно, что сильное желание – это уже полдела, и чего только не достигнет немец, если в нем говорит убежденность. Все три часа полета в Кристель спорили эти противоборствующие начала, а сама она то становилась на сторону рассудка, не находящего никакой серьезной причины стремиться к той, которая растила ее мать и дядю, оставив на последнем такой неизгладимый след, то поддерживала душу, уверявшую, что не будет ей спокойной жизни, если она не увидит человека, купленного ее родными за шестьдесят марок и не извинится перед ним за них и за себя. Тогда она сможет совершенно свободной от чувства вины, честной, чистой и цельной отдать себя Карлхайнцу, несмотря на его до сих пор нациствующего отца, увозившего с родины ни в чем не повинных детей.
Только когда за иллюминаторами стало совсем темно и объявили посадку, Кристель вспомнила о дядином подарке, который надо было открыть в самолете. Вытащив из кармана нагревшуюся коробочку, после снятия шелковистой красной бумаги оказавшуюся металлическим сердечком, что-то ей напомнившим, она открыла туго подавшуюся крышку. Перед нею на потертом алом бархате лежало колечко, простое, серебряное, старое, а вместо камня на Кристель глядел крошечный ангел, прижимавший к губам ручку не то в приветственном поцелуе, не то в обещании молчать, не то в тайном прощании. Разгадывать смысл подарка у нее уже не было времени: самолет, дрожа и рыча, касался земли.
* * *Первым впечатлением была сплошная, облепившая ее чернота. Разумеется, на поле мигали огни самолетов, светились взлетно-посадочные полосы, тусклым желтоватым светом поднималось впереди приземистое и плоское здание аэропорта, но ощущение плотной и влажной тьмы сбросить с себя было невозможно. Кристель невольно подняла глаза и посмотрела на небо: там висела все та же, без малейшего живого оттенка, темнота. «Страна Орка», – вспомнились ей недавние слова Карлхайнца, и все лепечуще-звонкое осеннее золото Вюртемберга показалось каким-то сказочным сном.
