Марти Леймбах - Умереть молодым
– Как себя чувствуешь? – спрашиваю я. На самом деле вопрос обращен больше к себе самой: «Как себя чувствуешь, Хилари Аткинсон? У тебя острый приступ беспричинного страха, не хочешь ли стакан воды? Может, приляжешь?»
– Прекрасно. Знаешь, можно купить обыкновенную горчицу, и еще одну, другого сорта, потому что, скорее всего, желтая горчица мне не понравится. Пусть просто стоит на полке, как доказательство того, что я хотел ее попробовать. – Виктор выстраивает передо мной несколько баночек с горчицей, чтобы я решила, какую выбрать. – Я в затруднении. Передаю этот вопрос на твое рассмотрение, – объявляет Виктор, стараясь рассмешить меня.
Я улыбаюсь, чувствую себя гораздо лучше, почти замечательно. Женщина, волосы которой завязаны на затылке в густой хвост, бросает баночку мятного желе в свою тележку, где на передней скамеечке сидит худенький ребенок; в одной руке он держит сникерс с мордочкой Снупи на обертке, а к другой привязан на веревочке синий шарик.
Собираюсь ответить Виктору, что лучше всего купить все какие есть горчицы, все «чатни»,[9] все маринады и пряности, лишь бы это доставило ему удовольствие, но останавливаюсь на полуслове, завидев неподалеку мужчину с такими же волосами, как у Гордона. Он стоит у стойки с винами, примерно в семи футах к северу от помощника продавца с баночками «чили». Мужчина берет в руки бутылку, изучает этикетку и ставит ее обратно, берет взамен другую.
– Хилари, с тобой все в порядке? – спрашивает Виктор.
– Да, – отвечаю ему. Мужчина поворачивает голову, и я узнаю четко очерченный профиль Гордона, его удлиненный, слегка вздернутый на кончике нос, его выразительный рот. На Гордоне серое пальто с широким воротником, который свободно облегает шею. В этом пальто он кажется еще выше и еще красивее, оно удивительно гармонирует с классическими чертами его лица. – Пойдем в мясной отдел, – тяну я за рукав Виктора, а сама лихорадочно соображаю, что если Гордон собирается покупать вино, ему может прийти в голову купить также какие-нибудь деликатесы, тогда мы с Виктором окажемся как раз на его пути.
– А как же пате? – спрашивает Виктор, – нарезанные перчики, пепперончини?
– Я даже толком не понимаю, о чем ты говоришь.
Беру Виктора под руку и качу тележку в глубь магазина.
– Никакого удовольствия, Хилари, покупать наспех такие вкусные вещи. Прекрасно знаешь, как я люблю бакалейные отделы. Уж такое невинное удовольствие могла бы мне позволить. И не притворяйся, что не знаешь, что такое пепперончини! – Виктор разворачивает меня лицом к себе, укоризненно смотрит на меня и, как раскапризничавшийся ребенок, трясет за руку. – Хилари? – произносит он с вопросительной интонацией.
Осторожно выглядываю из-за плеча Виктора, чтобы посмотреть на Гордона, а тот не сводит с меня своего беспокойного взгляда, крепко сжимая в руке бутылку «бордо». «Почему ты прячешься?» – читаю в его взгляде немой вопрос, обращенный ко мне. Затем он отворачивается. Берет с полки вторую бутылку и удаляется от нас.
Возле кассы выставляю на конвейер наши покупки из бакалейного отдела. Баночка горчицы на самом дне тележки. Страх, который я испытала перед полками с горчицей, можно забыть; множество прилавков отделяют нас от того опасного места, – но я все еще нервничаю, как человек, который чуть не попал под машину, и теперь с трудом приходит в себя; или как водитель, который с превышением скорости промчался мимо полицейского, а тот почему-то не остановил его и не потребовал штрафа.
Вроде бы я не сделала ничего плохого, но меня могли арестовать; вроде бы я не преступница, но могла пойти по плохой дорожке.
Сосредотачиваю все внимание на своих покупках, расставляю на конвейере и одновременно подсчитываю в уме их стоимость: йогурт – 1.69, шампунь – 2.15, мороженые бобы – 85 центов, помидоры – 89 центов за фунт…
– Дай-ка подумать, почему ты не захотела купить пряности и оливки. Так в чем же дело… – говорит Виктор с таким видом, будто решает серьезную задачу. Проводит рукой по лицу, – сразу видно, что тяжкие размышления причиняют ему боль. – Знаю! – восклицает он, наконец разобравшись, в чем дело. – Ты выросла в очень бедной семье, пряности и оливки напоминают тебе о нищем детстве. Не хочешь ли в очередной раз заставить мое сердце сочиться кровью от боли?
– Виктор!.. – выгружаю из тележки галлон мороженого, баночку «чили», алюминиевую фольгу.
– Не «Виктар», а «Виктор», – поправляет он мое произношение. – Повтори «эр», «эр», – как будто мотор работает.
– Прекрати, – прошу я.
Виктор встает поближе к тележке, наблюдая за мной так внимательно, будто на шахматном турнире следит за розыгрышем решающей партии. Почти физически ощущаю, что готовится очередная порция упреков и язвительных замечаний. Кладу коробку сырных вафель между мылом для мытья посуды и пирожными и жду комментария. Виктор, полуотвернувшись, искоса наблюдает, как я раскладываю коробки, банки и упакованные в пластик колбасы. Интересно, что еще в моей внешности или покупках попадет под огонь его критики.
Так за что теперь я получу по шее: за то, что у меня не завязаны шнурки на ботинках, или за то, что я бессердечная и бесчувственная, или за то, что слишком эмоциональная? Виктор просто виртуозно находит во мне недостатки. Мне прямо-таки льстит, что он так долго медлит, колеблется, выбирает, чем бы побольнее меня задеть.
– По-моему, на дно надо класть то, что тяжелее: отбеливатель, эти банки с супами и молоко, – произносит наконец Виктор. – А то яйца и помидоры превратятся в кашу.
Не в силах сдержаться, я начинаю хохотать.
– Давай, Хилари, веселись, тебе же удовольствие доставляет делать мне все назло, правда?
– Ой, Виктор, дай передохнуть, – прошу я.
– Тебе же очень нравится, если я нервничаю, верно? – продолжает он.
– Сам начал, – возражаю я, хотя совсем не уверена, что права.
– Я всего-навсего внес предложение. Предложение: предлагать для рассмотрения, вносить предложение, вызывать смысловые ассоциации, вспоминать по ассоциации, намекать, напоминать… Так что же: разве хоть одно из перечисленных определений… хоп! тут опять следует воспользоваться одним из этих слов, – можно истолковать как призыв к началу боевых действий? – говорит Виктор.
Меня ужасно злит, когда он начинает вот так разглагольствовать, подбирает синонимы к каждому слову, изрекает с видом оракула прописные истины. То разбирает этимиологию каждого слова, то цитирует Платона. В такие минуты меня охватывают сомнения: что общего может быть у меня с этим человеком, он просто невыносим, что я в нем нашла, как можно восхищаться таким плохим человеком? Надеюсь, никогда не последую его примеру, останусь такой, как есть. Захваченная этими мыслями, перестаю смеяться и стою перед ним с напряженным выражением, ожидая, что будет дальше. Лицо Виктора темнеет, и он начинает снова:
