Инна Брюсова - Королевская охота
Он познакомил ее с Бетховеном, со своей любимой «Одой к радости», и рыжим братом — Вивальди. Открыл Китса, Шекспира, Джейн Остин. Он был сноб, и снобизм его проявлялся в любви к хорошей литературе, хорошей поэзии, классической музыке, литературному языку и дорогой одежде. Он был неплохим пианистом. Екатерина благодарна ему за все, что он ей дал. Но снобизм его также проявлялся в презрении к «быдлу», всему «неэлитарному», что было менее приятно. Кстати, «элитарный» было его любимым словцом.
Как-то он обмолвился о своей подруге, замужней женщине намного его старше. Екатерине даже в голову не пришло ревновать из-за величия и необычности их отношений. Ревность в их мире, как ей казалось, была чем-то неприличным.
Так и тянулись эти отношения. Юрий был как кот, гуляющий сам по себе. Приходил и уходил. Ничего не объяснял. Исчезал по-английски. Появлялся спустя месяц-другой. Снова исчезал.
Никогда не рассказывал о себе. Так, самую малость. Отец, кажется, был военным. Свою профессию Юрий не любил. Не желал лечить плебеев. Екатерину он тоже никогда ни о чем не спрашивал. Не интересовался или держал дистанцию. И странное дело, ее это не задевало. Все, что он делал, было правильно, считала она, хоть и необычно.
Как-то во время прогулок они наткнулись на сокурсников Екатерины. «Катюха, привет! — завопил один из молодых людей. — Ты слиняла, а какой прикол был на последней паре!» Юрий высокомерно молчал до первой попавшейся автобусной остановки, где, холодно попрощавшись, оставил ее одну, сказав напоследок: «Не люблю быдло». Было довольно поздно, и она почувствовала себя неуютно. Улица была пустынной. Автобуса долго не было. Впервые Екатерина обиделась на замечательного Юрия Алексеевича. Если бы он появился на другой день или через неделю, она бы нашла в себе силы сказать ему все, что думала о его неприличном поступке. Но он исчез на два долгих месяца. Появился снова теплым апрельским вечером.
— Как жизнь, Катюша? — услышала она знакомый голос и задохнулась от радостного волнения.
— Прекрасно! Как ты?
— Никак. — Ему было неуютно, неинтересно, скучно, как всегда, впрочем.
Они снова бродили по городу, не сговариваясь, сворачивая на знакомые улицы. Деревья были покрыты зеленым пушком. В воздухе витал легкий горьковатый запах дыма. Горожане чистили сады и улицы от прошлогодних листьев, устраивая многочисленные костры.
Юрий раздражал и притягивал ее одновременно. Удивителен механизм приязни! Знаешь, что человек неприятный, плохой, неподходящий, а вот тянет к нему, и ничего тут не поделаешь! Химия?
Эти вялотекущие отношения продолжались до самого окончания института, вернее, до отъезда Екатерины в Терновку, куда она уехала по распределению.
Она пробыла там год. Весь год ее преследовала мысль о бессмысленности ее существования. В селе часто не было света. Жгли свечи. Ученики испытывали сложности с родным языком. Как, впрочем, и учителя, которые были заняты огородами, скотиной, базаром. Иначе не выжить. Английский воспринимался как ненужная роскошь.
Конечно, она вспоминала о Юрии. Но образ его становился все более расплывчатым и нереальным. В этой жизни ему места не было. Впрочем, а где же было его место? И было ли вообще? Его эстетство и высокомерие казались ей теперь искусственными и просто глупыми. «Тебя бы сюда пожить, — думала Екатерина, — увидеть, как борется за выживание это самое быдло, которое ты так презираешь. И умудряется сохранить при этом человеческое достоинство и доброту».
Как-то во время урока, заняв детей самостоятельным переводом, Екатерина подошла к окну. Стоял ранний октябрь. Листья на деревьях еще держались, радуя глаз глубокими сочными красками. Одуряюще пахло вялой травой, землей, далеким дымом. Запах этот будил сожаления и грусть: «Еще один год уходит». В это время на площадь перед школой въехал длинный черный автомобиль. Объехав полыхающую поздними георгинами клумбу, он остановился у школьного крыльца. Открылась дверца, и из автомобильного нутра выбрался Юрий Алексеевич Югжеев, собственной персоной. Екатерину обдало жаром. Вот уж кого она не ожидала здесь увидеть! Как он сюда попал? Он — в селе? Добрался по сельской дороге, годящейся только для трактора или танка, в своей шикарной машине! Она застыла у окна, не помышляя выйти или окликнуть Юрия. Дети, почувствовав ее замешательство, повскакивали со своих мест, пытаясь рассмотреть за окном то, что увидела учительница. Юрий услышал их голоса, поднял голову и увидел Екатерину. За радость, озарившую его лицо, «физиономию», как говорил он, она простила ему многое.
— Здравствуй, Катюша, — сказал он, о, чудо, улыбаясь, — как жизнь? Ты можешь выйти?
— Могу, — ответила она, смутившись и покраснев, как сельская барышня.
Ученики, разумеется, выскочили первыми и, галдя, облепили необыкновенную машину. Черно-лакированная, длинная, приземистая, с большими круглыми фарами, напоминающими фонари, она была из другой жизни. Из той, где прекрасные беззаботные женщины, смеясь, пьют шампанское, а мужчины бросают к их ногам состояния. На капоте, в сине-черно-белой лакированной кокарде, сияли крупные буквы «BMW».
— Довоенная модель, — небрежно сказал Юрий, — подлинная, а не ретро, антик, единственная в своем роде.
— Какая прелесть! — восхитилась Екатерина. — Это сколько же ей?
— Около шестидесяти, я думаю, не меньше. Старушка уже. Садись, Катюша, эх, прокатимся!
Он оставался с ней три долгих безмятежных дня. Три дня прогулок по полям, разговоров, поездок на необыкновенном автомобиле. Как-то они жгли костер посреди убранного картофельного поля и пекли подобранную тут же картошку. Сухая картофельная ботва, сгорая, оглушительно трещала и выпускала снопы искр. Они молча смотрели на огонь, поддавшись его первобытной магии. Юрий выкатил прутиком большую картофелину, почистил ее, перекидывая с одной ладони в другую, и они съели ее, словно исполняя некий важный ритуал: разделили между собой хлеб — картошка ведь тот же хлеб — и теперь связаны навеки. Долго сидели, прижавшись друг к другу. Было очень тихо. Костер догорал, уступая место холодной осенней ночи. Воздух был пронзительно свеж и прозрачен. Высыпали первые звезды. Екатерина чувствовала, как покой и единодушие опустились на них. А что чувствовал Юрий? Наверное, то же самое. А может, и нет. Никто никогда этого не узнает. «Чужая душа — потемки», — любила повторять бабушка.
Екатерина была счастлива. Она чувствовала, как что-то определяется в ее жизни. «Жених приехал, — рассказывала ее хозяйка любопытным соседкам, — доктор!» Юрий был мягок с ней и почти нежен. Ностальгически вспоминал их встречи, как он первый раз увидел ее, читал стихи. Свои собственные. Очень красивые, но какие-то бессмысленные. Там была такая строчка: «Время лилось июлем ягод…» Больше ничего она из этих стихов не запомнила. Потом он уехал, так ничего и не сказав, оставив ее в недоумении — а что же теперь?
