Наталья Штурм - Школа строгого режима, или Любовь цвета юности
– Как же ты меня напугала! Я думала, ты умираешь.
«Ну наконец бабушка призналась, что я дорога ей сама по себе!» – подумала я с благодарностью, лежа на ее платке под раскидистым южным деревом.
– Ты меня любишь, ба? – слабым голосом спросила я.
– Да если бы с тобой что-то случилось, мне осталось бы только идти топиться! Твоя мать все равно бы меня со свету сжила!
Тогда я не поняла. Поняла позже. Бабушка стеснялась показывать свои чувства, она была гордой кубанской казачкой, и видимые сантименты были чужды ей. Она доказывала свою огромную любовь ко мне постоянной круглосуточной заботой. Навсегда остались в памяти ее словосочетания; «чтоб не поддувало», «надо форму подрубить», «ах, как в жизни надо все уметь делать самой». При этом самой мне разрешалось разве только кушать, спать и учить пьесы на фортепиано. Даже уроки по математике бабушка делала за меня.
Но однажды каким-то непостижимым образом мама отправила меня не на юга с бабулей, а на месяц в пионерский лагерь. По путевке от ее работы.
Через неделю маму вызвали в пионерлагерь, чтобы она забрала меня. Во время прогулки по лесу я специально отстала от отряда и пошла купаться в лесном пруду. А в пруду жили водяные крысы. Не знаю. Лично я их не видела. Но начальник лагеря сказал, что они там точно есть и мне просто повезло. Мама слезно уговаривала не выгонять меня из лагеря, потому что такие путевки были редкостью и «девать ребенка некуда». Видно, с бабушкой у них случился конфликт, потому что при других обстоятельствах меня никогда бы не отправили в стремный пионерлагерь с водяными крысами на воле.
Круиз по Волге должен был стать моим первым самостоятельным отдыхом. Конечно, за вычетом Совы, которая, судя по всему, намыливалась ехать вместе с нами.
– А ты, Шумская, что радуешься больше всех? – с нелюбовью покачала головой Агриппина Федоровна. – Дай-ка дневник, я напишу, чтобы твоя мама пришла ко мне побеседовать.
Мама доверчиво пришла объединить усилия по моему гармоничному воспитанию. Но Сова подготовила удар в спину – отказалась брать меня в круиз. Так прямо и сказала: «Ваша дочь слишком творческая натура, я не берусь за нее отвечать». Мама обиделась за меня и объяснила, что в творческой школе должны учиться именно творческие натуры. Ибо школа литературно-театральная. А не математическая. На самом деле спор был пустой – просто математичка не любила меня, а мама любила. И ее аргументы оказались сильнее. Сова сломалась, и меня внесли в список.
До отъезда оставалось три недели.
Все ликовали, а Татьяну охватила паника.
– Мухаммед бросит меня за это время! Он такой горячий, а меня не будет целых три недели! – плакала она мне в фартук.
– Ну он как-то ведь жил до тебя? – резонно пожала плечами Викуся.
– Он искал меня. И нашел. А теперь я его бросаю, и он найдет другую! – У Тани был свой взгляд на собственное будущее. Она все всегда додумывала за других и вечно не в свою пользу.
– Встреться с ним спокойно и скажи, что тебя не будет какое-то время. Пусть помучается, и так ему чести много, – настаивала на своем Викуся.
– Ну да, – содержательно поддержала я.
Татьяна же поразмыслила и изложила мне свою идею поздно вечером по телефону:
– Знаешь, я решила, что отдамся ему перед отъездом. Тогда он будет скучать по мне и ждать возвращения. А может, даже поедет за нами поездом и будет поджидать меня на пристани, например в Астрахани. А? Сойдет с ума от любви и бросится за мной вдогонку.
– Ты уже и стихи сочинила по этому поводу? – высмеяла я романтичную подругу.
– Да! Слушай!
В своей любви тебе хочу признаться!Я представляла сотни тысяч раз,Что можно было б нам вдвоем остаться,Навечно. Только не на час…
– Спасибо, я поняла. – Некультурный зевок вырвался случайно, я не хотела обидеть. Просто мне была непонятна Танькина одержимость Мухаммедом. Какой-то он был… чужестранный. И странный, кстати, тоже. – Ты уже придумала, где вы встретитесь? – решила я исправить оплошность неподдельным интересом.
– Нет. Помнишь, как Вика сказала? Пусть сам ищет, где нам встретиться. Не на подоконнике же в подъезде я буду лишаться невинности? – хихикнула Танюха.
Зачем нужна такая поспешность в этом интимном вопросе, я не понимала. Моими приоритетными интересами были музыка, литература и легкое озорство. А Танька конкретно задалась целью покончить с девственностью. Она ею тяготилась.
– А если он опять откажется? – предположила я бесславный конец.
– Не откажется. Я чувствую, что он готов. Вот увидишь! – категорично заявила Танька.
– А давай поспорим? Если он тебя трахнет, я переплыву Волгу. Идет? – загорелась я.
– Супер! А если нет – то я спрыгну с корабля в воду на глазах у Совы, – подхватила Танька.
– Ха-ха, я даже представить себе такого не могу! – шепотом расхохоталась я. – А Сова, наверное, харакири себе сделает, когда увидит такое!
Мы совсем развеселились и стали галдеть громче. Моя мама услышала, зашла в комнату, и разговор пришлось завершить.
Мухаммед бурно отреагировал на Танькин отъезд. Но со встречей не торопился, сказал, что к сессии готовится.
– Нужно было дожать его, – предположила я. Мне очень хотелось переплыть Волгу.
– Это он из-за квартиры, ему некуда меня вести, и он переживает, – по-своему трактовала Мухаммеда Танька.
Наша фантазия зашла в тупик. На помощь кликнули Настюху. По сердечным делам к ней мы редко обращались – ее мозги были заняты только творчеством.
– В свою квартиру я вас не приглашаю – у меня родители. А у деда только недавно заделали дырку в стене. Нет уж, с квартирой вариант отпадает.
– Ну что же делать? – заканючила Танька и приготовилась плакать.
– А вот что. Не звони ему сама. Перетерпи. Он объявится аккурат к отъезду, – успокоила Настя.
– А я вот думаю, что надо перед его общагой с каким-нибудь парнем засветиться. Пусть поревнует! Всегда срабатывает! – предложила свой маневр Викуся. Она представила себе сцену Отелло/Дездемона.
– Он драться полезет! Помните, как вспылил на нашей вечеринке с ребятами из ШРМ? Лучше его не злить, – я включила осторожность.
Все-таки решили, что лучший вариант – не звонить. Если не проявится – тогда самой уже ехать ловить его в ДАСе.
При всей неопытности в любовных вопросах Настя угадала. Мухаммед позвонил ровно за три дня от отъезда.
– Люблю тебя! Умирая, стоя на коленях пред тобою, скажу – люблю! Богиня моя! – зашелся «араб» в литературных виршах. – Помилуй, господи, и сохрани жену мою на ее долгом пути к познанию истины!
